Я выскочил в большую комнату. Я знал теперь одно: надо сматываться отсюда! Но только я об этом подумал, как услышал, что кто-то открывает входную дверь без всяких предварительных звонков. Я влетел в спальню и так стремительно бросился на паркет, что на полтуловища въехал под кровать юзом. Едва я заполз туда целиком, послышались шаги и знакомый голос:
— Лёшка! Эй! Это мы пришли.
Я вылез и увидел Зину с Васькой. Они объяснили, что не позвонили нарочно: хотели проверить, как я умею прятаться.
— Топаешь очень,— сказала Зина.— Ты ботинки сними.— Она присмотрелась ко мне.— Во, бледный какой! Испугался, да?
— Ага! — кивнул Васька.— Он испугался, когда мы вошли.
— Нет, я не испугался,— заговорил я быстро, осенённый прекрасной идеей.— Я знаете... Мне что-то очень нездоровится... У меня, наверное...— Я помолчал, стараясь придумать такую болезнь, чтобы ребята сами поняли: мне надо немедленно вернуться домой и лечь в постель. Но придумать я ничего не успел: один за другим прозвенели пять звонков.
— Наши! — сказала Зина.
Брат и сестра побежали открывать.
Я за ними не последовал, а только вышел в большую комнату.
Это пришли Аглая, Дудкин и ещё один мальчишка — Юра Кузнецов. Взрослые говорили, что это самый интеллигентный мальчик в нашем доме. Он был чуть постарше меня, всегда спокойный, вежливый, аккуратно одетый. Когда наши решили похитить козла для своего спектакля, он единственный отказался участвовать в этом мероприятии.
— Лёшка! — возбуждённо заговорила Аглая.— Мы рассказали всё Юре... и он такое придумал!.. Ты, может быть, уже сегодня вернёшься домой, а тётка эта самая будет перед тобой на задних лапках ходить.
— Ультиматум ей надо послать,— вставил Дудкин.
— Что? — не понял я.
— Ультиматум,— повторила Аглая.— Юр! Объясни ему!
Юра стал передо мной и заговорил как можно убедительней:
— Слушай! Чего ради тебе торчать в этой квартире целую неделю?
У меня сразу стало очень хорошо на душе. Две минуты назад я ломал голову, под каким предлогом унести отсюда ноги, а тут меня самого убеждают, что торчать мне здесь вовсе не нужно. Но я промолчал, а Юра продолжал меня уговаривать:
— Во-первых, ты здесь умрёшь от скуки. Да ещё без свежего воздуха. Во-вторых, что, если профессор возьмёт да и приедет с дачи?.. Ты прогноз слушал? Похолодание и дожди до последней пятидневки месяца.
— Ой, граждане! — заговорила Зина.— Профессор наверняка приедет, если дожди... Лёшка! Ты уж, так и быть, эту ночь переночуй, а завтра иди ещё куда-нибудь. А то нам такое будет!..
— Да он сегодня ещё уйдёт. Не мешай! — сказал Антон, и Юра продолжал:
— Ну вот! А с другой стороны, твоя тётка тоже не заинтересована, чтобы ты пропадал. Ты пойми её положение: ей поручили присматривать за ребёнком, а ребёнок взял да смылся!
Короче говоря, когда Юра объяснил мне, что такое ультиматум, я понял, что передо мной могучего ума человек. Зина сказала, что у неё просто гора с плеч свалилась, а Васька поддакнул:
— Ага. И у меня тоже... гора.
У Юры уже всё было готово для написания этого важного документа. Он дал мне листок бумаги и ручку. Я присел за низкий круглый столик, на котором стоял телефон.
— Заглавие написать — «Ультиматум»? — спросил я.
Юра сказал, что не надо. Как видно, он и содержание ультиматума уже обдумал, потому что продиктовал его мне почти без запинки:
— «Уважаемая тётя Соня!
Я категорически не согласен с Вашим педагогическим методом, которым Вы меня воспитываете. Я привык жить, как меня приучили мои родители, а Вы только и знаете, что нарушаете мою свободу и вмешиваетесь в мои дела. Вы думаете, что всё это очень педагогично, а на самом деле Вы только потеряли для меня всякий авторитет. И вот результат! Мне пришлось бежать из дому, потому что лучше быть бесприютным бродягой, чем жить в Ваших невыносимых условиях.
Но для Вас ещё не всё потеряно. Если Вы дадите честное слово, что я получу свободу, как при маме с папой, я готов вернуться домой.
Если Вы согласны на мой ультиматум, вывесите в форточке белое полотенце.
С уважением — Лёша Тучков».
Несколько минут мы только и делали, что расхваливали Юру. Особенно поразила всех великолепная фраза: «Но для Вас не всё потеряно». Решено было, что Аглая бросит ультиматум в щель для почты на двери нашей квартиры, а Юра позвонит тёте Соне по телефону и скажет изменённым голосом: «Возьмите письмо от Лёши».
Я был уверен, что тётя Соня вывесит полотенце ещё до наступления вечера. Я так приободрился, что мне захотелось пофорсить перед ребятами.
— Хотите посмотреть одну забавную штучку? — сказал я небрежным голосом и повёл ребят в кабинет профессора.
Увидев череп, Аглая вся передёрнулась:
— Ввввввв!..
Антошка Дудкин и Брыкины молча попятились. Один Юра ничуть не испугался.
— Пуля, наверное, круглую дыру бы сделала,— сказал он.— А это... возможно, его холодным оружием убили: копьём каким-нибудь или чем-нибудь ещё.
— Ввввввв!..— снова сказала Аглая и пошла из комнаты.— И как Лёшке не страшно с ним в одной квартире!
— Я бы ни в жизнь не осталась,— сказала Зинаида.
Я промолчал. Форсить мне что-то больше не хотелось. Я понял, что сейчас все уйдут, а мне-то придётся «с ним» остаться ещё на несколько часов.
— Мы, как увидим полотенце, сразу тебе сообщим,— сказал на прощание Дудкин.
Я поплёлся провожать своих гостей. В переднюю я за ними не пошёл, а остался за углом длинного коридора. И хорошо сделал. Когда ребята выходили на площадку, я услышал, как распахнулась дверь квартиры Брыкиных и сердитый мужской голос громко спросил:
— А это ещё что за визитёры?
Секунды три длилась полная тишина. Потом Зинаида залепетала:
— Папа... я... мы... мы им только цветы... Я им только цветы хотела показать...
— Они... цветы...— пропищал Васька.
— «Цветы»! Тебе ключи для того дали, чтобы ты весь двор водила? (Голос папаши Брыкина донёсся уже из передней, и я на цыпочках пустился в спальню.) Давай сюда ключи! А с матерью я ещё поговорю. Её люди об одолжении попросили, а она это дело соплякам перепоручила!
Я слышал, как отец Зины и Васьки обошёл всю квартиру, как зашёл в спальню, постоял там немного.
— Черт их носит! — сказал он негромко и удалился.
Хлопнула входная дверь, потом чуть слышно дважды щёлкнул ключ в замке. Страшная догадка потрясла меня. Подождав немного, убедившись, что настала полная тишина, я вылез из-под кровати и пошёл в переднюю. Там я повернул ручку английского замка и потрогал дверь. Так я и знал: папаша Брыкин запер меня на внутренний замок.
Вернувшись в комнату, я машинально остановился перед большим зеркалом. Тогда я не обратил внимания, как выглядит моё отражение, а сейчас припоминаю: что-то вроде близкого к обмороку небольшого червячка с взъерошенной чёлкой над белым лицом.
Прошло некоторое время, прежде чем я начал что-то соображать. Может, Зина проследит, куда отец положил ключи, и утащит их?..
Я прикрыл дверь кабинета и сел подальше от неё на уголке тахты. Не знаю, сколько времени я так просидел. Послышалось пять звонков. Я пошёл в переднюю и прошептал:
— Кто там?
Металлическая крышка над щелью для почты приподнялась, и за дверью зашелестело:
— Лёшка! Это я, Антон... Тебя на внутренний замок заперли.
— Знаю,— прошептал я.
— Лёшк! Мы твой телефон разведали. Будем по-особому звонить: сначала один звонок дадим и сразу положим трубку... А когда снова позвоним, ты подходи. А если просто будут звонить, ты не подходи. Понял?
— Понял,— прошептал я и услышал, как Дудкин понёсся по ступенькам вниз.
Минут через десять зазвонил телефон и умолк. Когда он снова зазвонил, я взял трубку.
— Лёш! Это я говорю, Аглая. Во какая ужасная вещь получилась! Зинкин отец ключи забрал к себе и в ящик запер... А ключ от ящика всегда у него.
— А ты... ты, Лёшка, пока потерпи... Мы потом что-нибудь придумаем... Сообразим что-нибудь...
— А... а сколько мне терпеть?
— Лёша! Мы пока ещё ничего не знаем. Если бы Зинкин папа на работе был, он бы ключи матери оставил, и тогда мы уже как-нибудь... Но только Зинкин папа отгул взял на четыре дня: стены обоями оклеивать.
— А я? Вы меня, значит, не выпустите?
— Не, Лёш... выпустим. Только не сегодня.
— Завтра? — с ужасом в сердце спросил я.
— Не, Лёш... не завтра и не послезавтра...— Аглая объяснила мне, что цветы поливают через два дня на третий, а сегодня их уже поливали. Значит, только через два дня Зинин папа отдаст Зининой маме ключи, и тогда их можно будет попытаться стащить.
Я молчал. Я просто не знал, что мне сказать на всё это.
— Лёша, ты слушаешь? — спросила Аглая.
— Слушаю.
— Лёш, ты только не подведи, в окна не выглядывай и свет не зажигай. А то знаешь, что Зинке с Васькой от отца будет! Они сейчас сидят у нас в подъезде и ревут оба... Лёша, и нам всем попадёт, на тебя вся надежда... Не подведёшь? Лёша, пока!.. Мама из гастронома вернулась...
Послышались частые гудки.
В другой раз я лопнул бы от гордости, услышав, как Аглая сказала: «На тебя вся надежда». Но сейчас я никакой гордости не испытывал. Я вернулся на уголок тахты. Мне хотелось плакать, но я почему-то сдерживался и только тихонечко кряхтел, не замечая, что у меня течёт из носа.
За окном что-то стало тихо постукивать. Это пошёл дождь.
Через какое-то время телефон снова зазвонил, умолк и зазвонил опять. На сей раз это был Дудкин.
— Лёшка! Твоя тётка ходит по квартирам и спрашивает, куда ты мог деваться.
— А про ультиматум она говорит?
Дудкин ответил, что про ультиматум тётя Соня ничего не говорит, хотя он наверняка ею получен: Аглая отнесла его, как было у словлено, а Юра позвонил и лично разговаривал с тётей Соней.
— А полотенце она вывесила?
— Не, не вывесила. Она говорит, что, если до вечера тебя не найдёт, в милицию заявит.— Антошка помолчал.— Лёш! А вдруг такое дело получится: ультиматум дадут понюхать ищейке и она Аглаю найдёт... А та с перепугу и признается...
