Я промолчал.
— Так вот, давай устроим папе с мамой сюрприз. Они вернутся и не узнают своего сына: подтянутый, дисциплинированный — словом, во человек!
Я спорить не стал. Я не додумался, а просто почувствовал, что это бесполезно.
Из-за составления распорядка дня мне перед обедом погулять не пришлось. Не удалось и почитать: это положено было делать перед дневной прогулкой. Зато сразу же после обеда я начал жить в строго размеренном ритме: мне пришлось достать подушку, плед и лечь на диван. Читать в это время не разрешалось.
Я лежал, смотрел в потолок и думал об академике Павлове. Почему-то мне казалось, что он давно умер, а он, выходит, жив и пишет в журнале «Здоровье». Я удивлялся: неужели и он читает художественную литературу только в строго определённые часы, даже тогда, когда читать ему совсем не хочется? Что-то, казалось мне, здесь не так.
Через час в комнату вошла тётя Соня и, вскинув голые руки к потолку, весело закричала:
— Подъё-о-ом! — И тут же спросила: — Итак, чем сейчас будем заниматься?
— Трудом,— вздохнул я.
— Умница! — сказала тётя Соня и исчезла.
Убрав подушку и плед, я сел за маленький столик, над которым висели кое-какие инструменты и на котором стоял остов моего фрегата.
Как сделать его, меня научил папа. Я уже вырезал из картона киль и приклеил к нему округлые картонные шпангоуты. Края шпангоутов были часто надрезаны и загнуты так, чтобы к ним можно было приклеивать обшивку, состоящую из множества узких, тоже картонных полосок. Часть обшивки была уже готова, оставалось доделать примерно две трети.
Безо всякого удовольствия наклеил я одну полоску, другую, но потом я вспомнил, что мне надо ещё сделать в бортах люки для пушек. Мне стало вдруг интересно, и я принялся за работу уже с увлечением.
Дверь открылась, вошла тётя Соня.
— Молодец малый! — сказала она и, придвинув стул, подсела к столику.— До чего приятно смотреть на человека, который не собак гоняет, а что-то такое создаёт, соображает что-то такое...
Я скрючился над своим столиком. Тётя Соня долго рассказывала, какие ценные качества развивают в человеке занятия трудом, а я всё макал да макал кисточку в клей и всё водил да водил этой кисточкой по одной и той же картонной полоске, лежащей на старой газете.
Вдруг тётя Соня переменила тон:
— Между прочим, Лёха, я подметила в тебе одну слабую чёрточку.
— Какую? — не поднимая головы, спросил я.
— Ты работаешь старательно, но очень медленно. Ты подумай: я уж сколько здесь сижу, а ты всё мажешь, мажешь эту штучку... А когда же приклеивать? Надо так: намазал — приклеил, намазал — приклеил!.. Ну? Ты согласен со мной?
Я перестал мазать и начал приклеивать полоску картона к этому распроклятому кораблю.
...Когда я вышел гулять, во дворе на лавочке сидели Аглая и Антошка Дудкин. Дудкин спросил меня, почему я всё время торчу дома.
— Небось эта тётка не пускает,— сказала Аглая.— Кто она тебе?
Как я ни сдерживался, а всё-таки начал всхлипывать. Аглая и Дудкин встревожились:
— Чего это с ним?
— Лёшка!.. Ты чего?
— Из-за вас всё это...— проплакал я.
— Что из-за нас?
Я напомнил им, как родители попробовали оставить меня на целый день одного и что из этого получилось. И вот теперь мне не доверяют. Я поведал, как «эта тётка» мне вздохнуть не даёт, рассказал про распорядок дня, про занятия трудом. Увлёкшись, я даже приврал, что тётя Соня ходит за мной по пятам, подглядывает и всё время читает нотации.
— Чокнутая какая-то,— сказала Аглая.
— А у тебя что, языка нет? — спросил Дуд- кин.
— Какого языка?
— А вот такого! Чтобы сказать: «Я вам не маленький, и нечего вам командовать. Буду жить, как при родителях жил, и всё! И не привязывайтесь!»
Этот совет засел у меня в голове, но ни в тот день, ни на следующий я не решился его выполнить. Я взбунтовался лишь на третий день после отъезда родителей.
Утро началось как обычно. Тётя Соня усадила меня за повторение пройденного. Я положил перед собой учебник географии, который знал назубок, и, как только тётя Соня ушла в продуктовый магазин, взялся читать «Приключения Тома Сойера». Тётя Соня вернулась, проверила меня по учебнику, похвалила и ушла в кухню, напомнив, что теперь я должен заняться чтением художественной литературы.
Я не возражал. Я как раз дочитал до того места, где Том и Гек решают отправиться ночью на кладбище сводить бородавки. До сих пор «чтение художественной литературы» было для меня самым приятным пунктом в «распорядке дня». Тётя Соня готовила в это время обед и ко мне не заходила. Однако на этот раз всё получилось иначе.
...По спине у меня ползали мурашки, в животе было холодно. Я читал, как на кладбище, где притаились мальчишки, явились гробокопатели: индеец Джо, Мефф Поттер и доктор Робинсон. «Теми же лопатами они подняли крышку, выволокли мертвеца и бесцеремонно бросили его на землю»,— прочёл я.
— Умница! — послышался голос тёти Сони. Она стояла в дверях, скрестив руки на груди.— Я вот уже минут пять наблюдаю за тобой и вижу, что ты читаешь не абы как, а внимательно, с интересом... Вот так всегда читай! Чтение только ради чтения никакой пользы не приносит.— Она подсела к столу (совсем как тогда, с фрегатом) и взяла книгу.— «Приключения Тома Сойера». Должно быть, очень интересно. Да?
Я понял, что тётя Соня «Тома Сойера» не читала, а она полистала книгу и спросила:
— Ну, кто тебе из героев больше нравится: Бекки Тэчер или этот, как его?..— Она снова полистала книгу.— Или индеец Джо?
— Бекки Тэчер,— прохрипел я, начиная дро- жать.
Тётя Соня положила книгу, поставила локти на стол и подпёрла подбородок тыльной стороной ладоней.
— Ну, давай расскажи мне содержание. Мне хочется знать, как ты усваиваешь прочитанное.
Я молчал. Я слова не мог вымолвить.
— Погоди! Не рассказывай! — вдруг воскликнула тётя Соня. Её осенила новая идея.
Она велела мне взять чистую тетрадку и надписать: «Дневник чтения». Когда я выполнил это, она поднялась.
— Теперь я пойду готовить обед, а ты продолжай читать. Когда дочитаешь, запиши фамилию автора, название и краткое содержание. Идёт?
Я слез со стула и тихо сказал:
— Не буду я записывать.
— Что? — переспросила тётя Соня.
— Ничего я не буду записывать,— повторил я уже громче.— И... и вообще я сейчас пойду гулять.
Тётя Соня слегка попятилась, сцепила пальцы перед грудью и уставилась на меня.
— Алексей!.. Я хотела бы знать, что это за тон и что это значит: «Я пойду гулять»?
— А то и значит: пойду гулять, и всё! — Крикнув это, я выбежал в переднюю и там обернулся: — И вообще... и вообще буду делать что хочу. Вот! И не привязывайтесь!.. Вот!
Тётя Соня повернулась в сторону передней, но ничего не ответила.
Ребята во дворе одобрили мой бунт. Всю первую половину дня я проболтался вместе с ними, но так и не запомнил, во что мы играли, о чём говорили. Я думал о том, как вести себя, когда вернусь домой.
Во время игры Аглая вдруг зашептала:
— Лёшк! Смотрит!.. На тебя смотрит!
Оглянувшись, я увидел в окне тётю Соню.
Она вытирала тарелку и смотрела на меня с
каменным лицом. Я поспешил отвернуться. Когда я снова покосился на окно, тёти Сони уже не было.
Но вот ребята разошлись: настало время обедать. Поплёлся домой и я. Открыл дверь своим ключом, вошёл в переднюю на цыпочках, надеясь проскользнуть к себе в комнату бесшумно. Только ничего не получилось.
— Можешь идти обедать,— сказала тётя Соня из кухни.
Вымыв руки, я вошёл в кухню и сел перед тарелкой с красным борщом. Тётя Соня сидела напротив. Перед ней тоже стоял прибор, но в тарелке у неё ничего не было.
Ел я без аппетита. Прошло, наверное, минут десять, пока я одолел полтарелки. Всё это время тётя Соня сидела, подперев подбородок руками, и не шевелилась. Но вот она негромко спросила:
— Ты ничего не замечаешь?
Я посмотрел на неё, на её пустую тарелку и ответил:
— Замечаю.
— Что же именно ты замечаешь?
— Что вы ничего не едите.
После этого тётя Соня молчала ещё минуты две, потом заговорила:
— Так вот, Алексей: я никогда детей не наказывала и наказывать не стану. Таков мой принцип. Но имей в виду: я до тех пор ничего не буду есть, пока ты не извинишься передо мной и не начнёшь вести себя, как мы уговорились. Дошло?
Я так и застыл с полной ложкой во рту. Уж казалось, я испытал на себе все приёмы, к которым прибегают взрослые, воспитывая детей: мне делали ласковые замечания, читали строгие нотации, со мной часами не разговаривали, меня наказывали по-всякому. Папа раза два даже угостил ремнём... Но чтобы из-за меня объявляли голодовку — такого я ещё не знал.
Я проглотил наконец ложку борща и стал думать, как быть. Не извиняться, согласиться на то, чтобы тётя Соня продолжала голодать,— что-то в этом было нехорошее. Но если я попрошу прощения, мне сегодня же придётся в обязательном порядке клеить фрегат. И вдруг меня осенило. Я вылез из-за стола и сказал:
— Я тоже не буду есть.
Тётя Соня выпрямилась и приоткрыла рот. Такого хода с моей стороны она не ожидала. Но она очень скоро пришла в себя и холодно отчеканила:
— Не ешь.
У себя в комнате я лёг на диван и натянул плед на голову. Это я проделал на тот случай, если тётя Соня вздумает войти и завести разговор. Но она не вошла.
Я лежал и подсчитывал, сколько же мне ещё осталось терпеть. Выходило — не меньше недели. Я представил себе три байдарки, скользящие вдоль зелёных берегов, а в одной из них — папу с мамой. Они плывут себе, переговариваясь с друзьями, по вечерам ставят палатки и, наверное, подолгу болтают у костра... И небось они воображают, что мне очень даже хорошо с этой тёткой, вообразившей себя великим педагогом. Они там развлекаются в своё удовольствие, а мне вот мучайся из-за них.
