Рассказы о Родине для школьников 4-5 класса

Николай Попов «Бородинское сражение»

НА ДОРОГЕ К МОСКВЕ

24 июня 1812 года неслыханная по тому времени неприятельская армия Наполеона Бонапарта перешла Неман и вторглась в пределы России. Шестьсот тысяч штыков и сабель угрожали русскому народу порабощением.

Почти половину «великой французской армии» составляли иностранцы: рейнские немцы, пруссаки, баварцы, саксонцы, баденцы, вестфальцы, вюртембержцы, австрийцы, поляки, бельгийцы, голландцы, итальянцы.

Полки и корпуса, набранные в покорённой Европе, стремительным потоком зашумели по русской земле. Две западные небольшие армии, Барклая де Толли и Багратиона, начали отходить вглубь страны. Всё, казалось Наполеону, предвещало успех. Мир затаил дыхание...

* * *

3 сентября русские полки, перейдя мост через реку Колочу за уютным и весёлым сельцом Бородино, веером расходились по всхолмлённой равнине между деревнями Маслово, Горки, Семёновская и Утица.

Несмотря на усталость от перехода, солдаты долго оставались на ногах. Опёршись на ружья, они молча оглядывали поля.

Никто не объявлял русским солдатам, что здесь будет дано решительное сражение, но каждый чувствовал, что именно на этих мирных пригорках произойдёт наконец то, о чём всё время неотвязно думалось.

Но тревоги не было. Осматривая холмы, небольшие овраги, пересохшие ручьи, кустарники, каждый только оценивал место: удобно ли? дый знал, что всё уже решено начальством, однако прикидывал про себя, где и как ловчее будет приладить пушки. И все были уверены, что кто- кто, а Кутузов не промахнётся. От этого на душе становилось спокойнее.

Вечером у костров потекли медленные беседы. Старики рассказывали о Кутузове, вспоминали прежние походы.

Говорили о том, что не зря даны в этих местах названия ручьям и речкам: Огник, Война, Стонец, Колоча.

— Что-то было в здешних местах. Не иначе как бились за землю либо с татарами, либо ещё с кем.

О французах не говорили. Только изредка кто-нибудь облегчал себя бормотаньем:

— Аспиды...

* * *

К Бородинскому полю французы направлялись тремя колоннами.

Корпуса маршалов Даву, Нея, Мюрата, старая и молодая гвардии, 8-й корпус Жюно двигались в главных силах по Новой Смоленской дороге. Правее, по Старой Смоленской дороге, шёл польский корпус Понятовского, а в левой колонне просёлками пробирались итальянцы корпуса Евгения Богарне.

Наполеон старался идти по пятам за Кутузовым. В то время когда головные полки кутузовской армии располагались у села Бородино, арьергард русской армии — отряд Коновницына — боем сдерживал Мюрата у деревни Гриднево.

Весь день 4-го и утро 5 сентября Бородинское поле походило на огромный муравейник. Повсюду, куда хватал взгляд, двигались войска — пехота, артиллерия, конница. (Всего у Кутузова собралось до ста двадцати тысяч, считая прибывших из Москвы ополченцев.) Разбивались палатки, растаскивались деревенские сараи, ненужные теперь опустевшие избы.

Укреплений к постройке намечалось немного. Для больших работ не было времени. На левом крыле будущей позиции, впереди Семёновского оврага, по которому лениво текла болотистая речушка, предполагалось построить три флеши. Эти небольшие, незамкнутые земляные укрепления с валами, образующими тупой угол, предназначались для установки пушек. В центре позиции, левее деревни Горки, решено было усилить земляными укреплениями холм для центральной батареи. Правее, перед Горками, и дальше, у деревни Маслово, предполагались также небольшие земляные укрепления.

Никто не знал, когда появятся французы, но все чувствовали, что это произойдёт скоро. Из-за большого леса, где среди зелёных вершин едва виднелась маковка Колоцкого монастыря, доносились глухие раскаты артиллерийской пальбы. Там шёл последний бой русского арьергарда с авангардом французов.

Было на Бородинском поле и ещё одно укрепление: это редут (замкнутое пятиугольное укрепление) у деревни Шевардино. Он был почти готов. Валы получились крутыми, рвы — глубокими. Редут должен был сдержать Наполеона и дать возможность отходящим войскам Коновницына присоединиться к армии.

За валами красовались установленные на редуте двенадцать пушек. Они были начищены до блеска. Позади редута выстроились полки 27-й пехотной дивизии Неверовского, герои Смоленска. Они стали в две линии батальонных колонн.

Справа и слева от редута расположились драгунские полки корпуса Сиверса. Дальше, в резерве, стала кирасирская дивизия. Перед разноцветными, нарядными линиями кавалеристов скромно зачернели полковые пушки.

Всего на Шевардинской позиции разместились восемь тысяч пехоты, четыре тысячи конницы и тридцать восемь орудий.

Здесь и разыгралось первое действие Бородинского сражения.

КУТУЗОВ

6 сентября Кутузов объезжал линии своих войск.

Почти всё утро он просидел у себя в избе в Татаринове за картой. Ближе к полудню потребовал лошадь и поехал к полкам.

Кутузова сопровождали только два донских казака. Ехал главнокомандующий на своём гнедом клеппере, в мундирном сюртуке без эполет, в хорошо знакомой всей армии белой кавалергардской фуражке. Казаки везли за главнокомандующим небольшую скамейку, которую расторопно подставляли Кутузову на остановках. Это помогало Кутузову сходить с лошади. На эту же скамейку он присаживался, когда затевался разговор с окружающими.

Кутузов был среднего роста, широк в плечах, дороден. Правый его глаз, дважды задетый турецкой пулей, был несколько прищурен, но зато взгляд его другого глаза был удивительным. Казалось, что своим взглядом Кутузов сразу обнимает всего человека, всё схватывает и проникает внутрь, в самую душу.

Кутузов объезжал полки медленно, часто останавливался и разговаривал со встречными, будь то генералы, солдаты или ополченцы. Можно было подумать, что отдельные люди интересуют сейчас главнокомандующего гораздо больше, чем местность, укрепления, расположение частей. Однако Кутузов примечал всё и давал указания, распоряжался, направлял работы. Это выходило у него незаметно, будто он подавал советы или высказывал вслух свои мысли. Всюду, где появлялся Кутузов, у людей светлели лица, раздавались шутки. Солдаты не вытягивались перед главнокомандующим деревянными манекенами, но плечи расправлялись, люди приосанивались и смело искали встречи с кутузовским взглядом. Главнокомандующий был человеком, которого хотелось видеть, хотелось слушать.

На Курганной батарее Кутузов задержался. Он выслушал рапорт генерала Раевского, командира 7-го пехотного корпуса, и отпустил его:

— Всё так, Николай Николаевич. Иди занимайся, дорогой, чем находишь нужным, а я тут у тебя в сторонке посижу. Иди.

Кутузов присел на скамеечку, помахивая в задумчивости нагайкой.

Кутузов в сотый раз за сегодняшний день продумывал, правильно ли распределены полки по линии обороны, прикидывал в уме их численность, припоминал командиров и офицеров. План предстоящего сражения в главных чертах был для Кутузова ясен, места корпусов определены. Ему хотелось ещё разок прикинуть: нельзя ли усилить гарнизон Курганной батареи?

Действия Наполеона накануне у Шевардинского редута и у села Бородино подтвердили его предположения о намерениях неприятеля.

Какой-либо сложный маневр наполеоновских войск Кутузов считал маловероятным. Хотя, по сведениям русского штаба, неприятельская армия исчислялась в сто восемьдесят тысяч человек, а кутузовская армия насчитывала всего около ста двадцати тысяч, в которые входили молодые рекруты и ополченцы, однако численное превосходство Наполеона ещё не давало ему шансов на успех маневра. Кутузов чувствовал, что Наполеон понимает его тактику и потому не решится обходить русские позиции. Единственное, что Наполеону было нужно сейчас, — это сражение. А если французы сделают попытку глубокого обхода, кутузовская армия снова уклонится от сражения.

Своим решением принять бой под Бородином русский главнокомандующий связал волю неприятеля: Наполеон вынужден дать бой на выбранной Кутузовым позиции и остановиться на решении атаковать русских с фронта. Вопрос заключался лишь в том, где именно будет наноситься неприятелем главный удар.

Кутузов присел отдохнуть на Курганной батарее, представлявшей собою центр русской позиции; по его приказанию природный холм был увеличен здесь искусственной насыпью.

Он ещё раз медленно осмотрел местность от деревни Семёновской до деревни Маслово.

Всё-таки он, Кутузов, прав был, когда решил большую часть своих сил расположить на правой половине позиции и в районе села Горки, где будет сам находиться во время боя.

В задумчивости Кутузов чертил по земле концом кнутовища.

«Трудно будет там, — Кутузов долгим взглядом посмотрел влево, где тянулись позиции багратионовской армии, — а так нужно. Жарко будет! Да выдержат. И князь Пётр надёжен, как никто!»

Лицо Кутузова посветлело. Ему вспомнился Багратион под Шенграбеном. Там небольшой отряд — горсточка храбрецов — целые сутки удерживал всю наполеоновскую армию. Взбешённый упорством русских солдат, Наполеон тогда настойчиво бросал на Багратиона полк за полком, дивизию за дивизией. Багратион выстоял. На Бородинском поле, по замыслу Кутузова, Багратиону и его Второй армии предстояло повторить Шенграбен.

«И завтра ему стоять насмерть. Так нужно России».

Кутузов знал любимый тактический приём Наполеона. Наполеон неоднократно громил войска своих противников, завязывая сражение наступлением на один из флангов врага. Когда неприятель подтягивал к этому флангу новые полки, вводил свои резервы в бой, чтобы отразить натиск французов, Наполеон обрушивался своими собранными в «ударный кулак», ещё не тронутыми резервами на тактический центр неприятельской позиции. Удар свежих войск неизменно приносил успех. Тогда паника в рядах противника усиливалась появлением густых колонн наполеоновской гвардии, которая завершала разгром врага.

Вот и здесь, на Бородинском поле, Кутузов хотел, чтобы сражение завязалось по этому плану. Открытый левый фланг русских, где стояла небольшая армия Багратиона, должен был соблазнить Наполеона. Бой за Шевардинский редут, где французы упрямо добивались успеха, вялая атака села Бородино, которую Богарне не возобновил, развёртывание французской армии в районе Валуева и деревни Алексинка — всё это позволяло угадывать направление первых атак завтрашнего дня.

Кутузов не только хорошо понимал Наполеона как полководца, но очень тонко чувствовал его и как человека. Наполеон-человек был самолюбив и вспыльчив.

Сопротивление Багратиона на флешах раззадорит Наполеона. Заставит его втянуть в сражение на левом русском фланге больше сил, чем он предполагал. Заставит двинуть в дело резервы. Этим решающий сражение натиск французов на Курганную батарею будет ослаблен.

Кутузов опустил руку в карман и достал оттуда бумажку. Ниже записанного уже на ней для памяти слова «Тучков» он провёл черту и написал: «В приказ — командующим напомнить: кто сохраняет долее резервы, тот выигрывает баталию». Кутузов спрятал бумажку в карман.

«Князь Пётр выстоит, хотя неприятеля впятеро, вшестеро больше, а Барклай... этот законным почтёт уступить. Умён, а не понимает, не чувствует, когда один десятерых стоит».

Кутузов не думал, что Барклай де Толли побоится за себя, наоборот — Кутузов знал, что Барклай де Толли будет сам искать опасных для жизни мест. Но так же хорошо знал Кутузов и то, что, увидев тройное превосходство неприятеля, Барклай де Толли, командующий Первой армией, может счесть положение безнадёжным и отойти, чтобы избежать ненужных потерь.

«Умён, а цифирь сильнее его. И пусть меня ругают, а войска по-своему поставлю. Как решил. И нечего больше думать».

Кутузов поднялся со скамейки и медленно пошёл к работающим невдалеке солдатам.

Слева и справа по склонам кургана солдаты подносили мешки с землёй. Узкие извилистые рвы на склонах должны были превратиться в окопы для стрелков.

Кутузов поманил к себе Раевского.

— Видишь бугорок? — Кутузов протянул руку по направлению села Бородино, за которым на правом берегу Войны возвышался небольшой холм.

— Вижу, ваша светлость. Там в селе лейб- гвардии егерский стоит.

— Что думаешь?

— Думаю, что холм для неприятельских пушек хорош. Чтобы по моим полкам палить, ваша светлость.

— Предупредить тебя хочу, Николай Николаевич, что лейб-егерей удерживать за рекой не буду. Мост экипаж уничтожит. Спокойнее так. А пушки на бугорок — ничего не поделаешь — неприятель вкатит. Так ты это имей в виду, не забудь за другими делами.

* * *

Позднее Кутузов ходил с Багратионом по полю вдоль левой флеши. Обо всём было переговорено, и можно бы Кутузову уехать, да не хотелось. Всегда, находясь рядом с Багратионом, Кутузов чувствовал себя особенно покойно.

Оба генерала двигались медленно и молчали. День шёл к концу, розовели высокие облака на горизонте.

— Так ты не обижайся на старика, князь Пётр, что, на тебя надеясь пуще, чем на самого себя, твоих солдат под главный удар неприятеля поставил, а сил тебе не добавлю. Не могу, голубчик, ей-ей, не могу.

Кутузов оглянулся вокруг и продолжал:

— Тебе одному, с глазу на глаз, доверяю свои мысли. А думается так: правый фланг наших войск крепок, нет спору — двадцати аршин высотой берег Колочи! — его неприятелю не одолеть. Безумцем надо быть, чтобы решиться на такое. Буду, однако, там держать главные силы. Да. Думаю, князь Пётр, что придётся мне Барклая поддержать. А твои полки сами себя отстоят. На случай корпус Тучкова тебе подчинил. Но... князь Пётр, береги резерв, без особой нужды не расходуй.

Кутузов вздохнул и понизил голос:

— Тучкову не объяснял, а тебе скажу. Перевёл я его в Утицкий лес. Там французы до поры его не заметят. А поставлен он так, что ежели придётся двинуться вперёд, то без перестроения попадёт неприятелю во фланг. Неожиданности ещё Суворов и меня, и тебя учил. Когда Наполеона разозлишь и он на тебя резервы кинет — Тучков им во фланг. Вот тогда посмотрим.

Багратион остановился и, заметив улыбку Кутузова, не смог не улыбнуться в ответ:

— Посмотрим, ваша светлость. Одно знаю твёрдо: не увидят неприятели спины Багратионовых солдат. Или уж...

Кутузов неожиданно быстро схватил Багратиона за руку и крепко её пожал:

— Спасибо, князь Пётр, знаю.

* * *

Ночь Кутузов провёл в брошенной хозяевами избе деревни Татариново.

Письма в Петербург были отправлены.

В письме к императору Александру I Кутузов писал:

«Позиция, в которой я остановился при селе Бородино в двенадцати верстах впереди Можайска, одна из наилучших, какую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить посредством искусства.

Желательно, чтобы неприятель атаковал нас в сей позиции, в таком случае имею я большую надежду к победе; но ежели он, найдя мою позицию крепкою, маневрировать будет по дорогам, ведущим к Москве, тогда должен буду идти и стать позади Можайска, где все сии дороги сходятся».

Кутузов задумчиво посмотрел на вздрагивающее пламя свечи. Фитиль потрескивал и брызгал искорками.

Потом Кутузов достал из кармана смятую бумажку, перечёл её и поджёг на свечке. Когда бумажка догорела, он придвинул к себе кроки Бородинской позиции, подписанные им под вечер. В левом нижнем углу, там, где чёрточками были обозначены дивизии корпуса Тучкова и ополченские полки, приписал: «Расположены скрытно».

Кутузов отодвинул кроки. Теперь они больше не нужны. Простая бумажка. А сколько было передумано, прежде чем он решился подписать её! Один он, Кутузов, за всё отвечать будет. В тяжёлые часы взялся за дело спасения Отечества. И ответ держать ему перед народом русским, перед родиной. Это не страшно. Не покривил душой. Всё сделал, как посчитал наилучшим. И завтра долг выполнит, только бы не мешали...

Кутузов вздохнул. Потом наклонился к диспозиции и пробежал её взглядом.

«В сём боевом порядке намерен я привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям. Не в состоянии будучи находиться во время сражения на всех пунктах, полагаюсь на известную опытность гг. главнокомандующих и потому предоставляю им делать соображения действий на поражение неприятеля.

При сём случае не излишним почитаю представить гг. главнокомандующим, что резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее: ибо тот генерал, который сохранит ещё резерв, не побеждён».

Всё ли продумано? Всё. Теперь нужна на завтра твёрдость. Кутузов представил себе, как он днём объезжал армии, и отстранил бумаги. Всё. Пора отдохнуть. Завтра понадобится, чтобы голова была ясной.

Сидя в кресле, Кутузов заснул.

БОЙ РАЗГОРАЕТСЯ ПОВСЮДУ

С холма у Горок открывалась грандиозная панорама — далёкий горизонт с одетыми по-осеннему жёлто-зелёными лесами и голубой купол неба с лениво плывущими белоснежными островками облаков. Но никто сейчас не смог бы спокойно любоваться этой картиной. Там, на холмистых полях, где синими, белыми, красными, голубыми, зелёными, жёлтыми, малиновыми пятнами мундиров двигались, мешались и снова застывали массы людей, решалась судьба Москвы, России!

И все, кто находился на холме у Горок, начиная с казака, державшего под уздцы свою мохнатую лошадёнку, и кончая главнокомандующим, сидевшим с подзорной трубкой на скамейке впереди блестящей свиты, — все жили развернувшимся внизу, на Бородинском поле, сражением.

У наблюдателей лица были спокойны, движения медленны и обычны. Но это было особое спокойствие, которое даётся громадным напряжением воли, когда человек живёт внутренним чувством и боится выдать своё волнение каким-нибудь лишним жестом.

Для Кутузова, например, давно уже прошло время, когда он в самой гуще боя, среди визжащего металла, стона и криков, мчался с вытянутой шпагой вперёд. Теперь надо было сидеть. Надо было управлять передвигающимися и стреляющими людьми, соединёнными в дивизии и корпуса. Он был внешне спокоен, хотя в каждое мгновение переживал столько, сколько иному хватило бы на целую жизнь.

Так же и молодой казак, прикрикнувший на свою лошадь: «Ну-у, балуй у меня!», хотя и выглядел спокойным, но готов был при первом намёке мгновенно вспрыгнуть в седло и вихрем мчаться с приказанием. И, стоя сейчас около лошади, он уже не раз успел пережить эту скачку и представить себе, как вдруг всё изменит в ходе сражения переданное им приказание.

Кутузов посмотрел на свою свиту. На глаза попалась высокая фигура Барклая де Толли. Он стоял немного в стороне от остальных, и хотя его лицо было обращено к полю сражения, вряд ли он что-нибудь видел. Взгляд его был неподвижен. Кутузов поманил Барклая де Толли к себе: — Михаил Богданыч, хочу с тобой посоветоваться, знать твоё мнение. Что думаешь?

Дело было совсем не в том, что у Кутузова явилось сомнение и ему нужны были чьи-то успокаивающие слова, чей-то дельный совет. Сражение окончательно развернулось так, как он это предвидел и хотел. Никаких неожиданностей не произошло. Но Барклай де Толли томился, и Кутузов это чувствовал. Всё сложилось так, что в решительной битве Багратион был в центре событий, Вторая армия вела напряжённый и жаркий бой, а полки Барклая бездействовали. Его Первая армия оказалась в общем резерве главнокомандующего, и Барклай остался не у дел. А ему нельзя было ничего не делать. Ещё с Царёва Займища он ощутил себя лишним человеком, которого избегают. И сегодня, когда решалась судьба России, одиночество стало для него невыносимым. Кутузов понимал его состояние.

— Михаил Богданыч, думаю я, что неприятель свои намерения обнаружил.

В глазах Барклая стояла тоска. Он вздрогнул и необычно для себя порывисто заговорил:

— Я прошу, ваша светлость... Мои войска — свидетели сражения, я им не нужен. Прошу вас направить меня туда, к князю Багратиону... хотя бы ординарцем.

Кутузов встал и взял Барклая де Толли под руку:

— Ты знаешь, Михаил Богданыч, KclbC -Я тебя ценю...

Барклай де Толли сделал движение, чтобы отклониться в сторону, но Кутузов прижал его руку и быстро взглянул ему в глаза.

— И верь мне: я очень понимаю тебя, голубчик! Что делать!.. Иногда находит такая полоса... что и не виноват, а... виноват бываешь в глазах людей, кои того и не заслуживают, чтобы их взять во внимание. Много всякой мошкары вокруг нас с тобой вьётся. А правда, она хоть и нескоро, да выйдет наружу. Утешать тебя я не хочу и знаю, что трудно тебе. Да, голубчик, бывает трудно. Думаешь, мне легко было после победы над турками? Не нужен тогда стал, как мира для России добился. — Кутузов вздохнул. — А вот пришлось и о старике вспомнить.

— Я прошу вас, Михаил Илларионович, — перебил Кутузова Барклай де Толли, — прошусь в дело, не привык быть бездельником.

— Вот что, голубчик, попрошу я тебя... За этим и позвал... Послал я князю Петру второй пехотный корпус, да неприятель не ждёт, а потому решился твою кавалерию немного подвинуть.

— Может быть, из третьего кавалерийского?

— Дельно советуешь — ему ближе. Так пусть две дивизии пошлют, за гренадерами встать.

— Прошу разрешения самому отвести гусар и драгун.

— Нет, голубчик, ты только распорядись. А поезжай, пожалуй, на Курганную батарею. И побудь там. Скоро, думается мне, французы туда зашагают. Вот и нужен ты будешь.

Помолчав немного, Кутузов добавил:

— Ты посмотри, Михаил Богданыч, подумай, и, может быть, там, на батарее, что сделать надобно, так вернись — мне советом поможешь, подскажешь.

Барклай де Толли быстро пошёл к лошади.

Кутузов посмотрел ему вслед, покачал головой.

* * *

Как Кутузов и предполагал, Богарне вскоре начал атаку Курганной батареи.

Вице-король долго размышлял над приказанием Наполеона. Первую часть приказания выполнить было легко, и Богарне сразу же открыл огонь из всех своих орудий по Курганной батарее русских. И дивизию Брусье он направил в молодой густой лесок на берегу реки Колочи.

Но дальше вице-король не знал, что делать. Дальше Наполеон предлагал ему атаковать русских.

Как атаковать? Когда атаковать?

В распоряжение Богарне передавались две дивизии из корпуса Даву и 3-й кавалерийский корпус Бруши. Это составляло немногим больше двадцати одной тысячи штыков и сабель при восьмидесяти шести орудиях... Но... но ведь Богарне знал, как дерутся русские, а Курганная батарея к тому же центр их позиции! Богарне видел, как трижды ходили в атаку Даву, Ней и Жюно на русские флеши и трижды откатывались назад. Богарне не хочет откатываться, чтобы потом его изругал Наполеон. А у Даву без этих несчастных двух дивизий осталось двадцать пять тысяч. Да у Нея одиннадцать. Да у Жюно почти девять. К тому же там где-то справа ещё Понятовский с десятью тысячами. Это сколько же получается? Больше пятидесяти пяти тысяч! Да гвардия, да кавалерия Мюрата. Это же вся армия! А у него, Богарне, всего-навсего каких-то двадцать тысяч, и надо атаковать центр русской позиции! Центр!

Богарне был возмущён.

Хорошо Наполеону отдавать приказы и ни перед кем не отвечать, а ему придётся ответить: неудача атаки неизбежна.

Вице-король долго стоял и смотрел в подзорную трубку на русские позиции.

Наполеон тоже смотрел в подзорную трубку. Он видел, как от Курганной батареи пошли к флешам колонны русской пехоты и кавалерии, двинутые Кутузовым, очевидно, в помощь Багратиону. Наполеон улыбнулся и с облегчением вздохнул.

Адъютант Наполеона разыскал вице-короля и заставил его начать атаку Курганной батареи Раевского немедленно.

* * *

С холма у Горок хорошо было видно, как пришли в движение четырёхугольники колонн. Можно было бы сосчитать французские батальоны, но двигались они с разной скоростью, обгоняли друг друга. От Колочи появлялись новые. А за рекою колонны сливались в сплошную шевелящуюся массу людей.

К Горкам прискакал ординарец от Тучкова 1-го, с крайнего левого фланга. Кутузов поднялся со скамейки.

— Ваша светлость, неприятель замечен. Не менее корпуса.

— Хорошо.

В том, что французы показались на Старой Смоленской дороге, хорошего, конечно, было мало, но всё же появление Понятовского перед Утицей определяло границы поля сражения. Определённость была лучше неизвестности.

— Один корпус, говоришь?

— Не больше, ваша светлость. Казачьи разъезды побывали с боков и сообщили, что один корпус с обозом. По мундирам — поляки. Князю Багратиону доложено.

— Хорошо. А что сказал князь Пётр?

— Он тоже сказал, что хорошо, ваша светлость.

Тогда Кутузов послал к Тучкову одного из своих адъютантов с наказом: «Встретить неприятеля как подобает».

Кутузов не видел, что происходит на крайнем левом фланге, но он знал: и там «началось». Он смотрел на расстилавшееся перед ним поле, и лицо его было серьёзно и сурово.

Французы шли на Курганную батарею, шли на флеши, шли на Утицкий курган.

* * *

Наполеон не покидал своего места на холме у Шевардинского редута. Он только что выслушал донесения от Даву, Богарне, Понятовского. Полки, бригады, дивизии пошли вперёд, в наступление.

И всё-таки Наполеон не был спокоен.

«В чём дело? Всё идёт так, как должно идти в генеральном сражении. Иначе и не может быть. Ещё недостаёт, чтобы я просчитался! Нет! План хорош, что бы ни говорил Даву. Ограниченный человек, но предан, как никто. К чёрту Даву! О чём я думаю? Расчёт мой совершенно верен. Сражение идёт, и повсюду французские полки наступают — русские только защищаются. Кутузов и не может наступать — у него мало войск. Нет-нет, ничего не случилось... И как это плохо, что ничего не случилось! Где пленные? Где донесения о победе? А прошло три часа. Три часа! Сколько ещё может продлиться сражение?»

— Рапп!

— Я здесь, ваше величество.

— Что это такое сегодня, Рапп? Я не узнаю больше моих французов.

— Полки вашего величества всюду наступают. Даже поляки пошли вперёд.

— Идут? Они только идут, Рапп, и никуда не приходят. Даже назад!..

— Упорство русских ужасно, они...

— Вы правы, Рапп, русские дерутся хорошо. Вы всё же верите в победу, Рапп?

— Если вашему величеству желательно ускорить события, то гвардия...

— Что? Уже гвардию в огонь? Нет! Нет, Рапп, ещё слишком рано.

* * *

С холма у Горок становилось всё труднее и труднее следить за течением сражения в отдельных пунктах. Было хорошо видно, как залпами Курганной батареи были отбиты атаки дивизий Богарне. Они отходили назад — это было ясно. Но разглядеть, что делалось в районе флешей, было невозможно. Там сплошным водоворотом крутились людские массы. Может быть, пятая или уже шестая атака не отбита?

— Алексей Петрович!

Кутузов поднялся со скамейки и пошёл навстречу Ермолову. Ермолов остановился, но Кутузов миновал его. Они оба направились по зелёному склону в сторону от дороги.

— Алексей Петрович, попрошу тебя, — говорил Кутузов, — съезди, голубчик, туда... к князю Петру. Посмотри, — может быть, там нужно что сделать. Там распорядишься. На месте-то оно виднее.

Ермолов наклонил голову и возвратился к свите. Когда он садился на лошадь, к нему подбежал Кутайсов. Он видел, как главнокомандующий в отдалении от всех что-то сказал Ермолову. Он понял, что это нечто особо важное, потому что Ермолов собирается ехать один. Даже без сопровождения ординарца.

— Я с вами поеду. Надеюсь, что можно?

— К чему! Нет, Александр Иванович, лучше я один.

— Да я только провожу вас немного, Алексей Петрович.

— Право, не надо.

— Не могу я, знаете, так, без дела, быть.

Кутайсов ловко вскочил в седло и тронул коня вслед за Ермоловым. Они тихо поехали вниз, к широкому оврагу, отделявшему деревню Горки от Курганной батареи Раевского.

В свите Кутузова никто не обернулся вслед отъезжающим, но каждый тайно позавидовал им, вглядываясь в кипящую толчею войск у флешей.

Каждый чувствовал, что там, внизу, сражение приближается к решающему моменту.

* * *

Когда Богарне увидел отступление своих дивизий от Курганной батареи, он помчался к реке Колоче и встретил там отступающих.

— Генерал, я не узнаю вас! Что это значит? — обратился он к генералу Брусье.

Богарне старался кричать как можно громче, чтобы все видели, как он возмущён действиями своих войск.

— Огонь русских... — попытался оправдаться Брусье.

— Огонь? Очень странно! — не унимался Богарне. — Вы представляете себе, генерал, как выглядели бы сражения без стрельбы? Насколько я знаю, только австрийцы сдают поле боя без единого выстрела. А здесь не австрийские вояки, а Кутузов и Багратион. Сейчас же назад, Брусье! Назад, чёрт возьми! Курганная батарея должна быть нами взята!

Богарне горячил свою лошадь и вертелся волчком на месте.

Его крики подействовали. Начальники колонн повернули солдат. Французские дивизии снова пошли в атаку на батарею.

* * *

Раненый гренадер Васильев 4-й не хотел идти на перевязку. Он не мог уйти с поля боя, когда его полк готовился отразить новую атаку неприятеля.

Но ему пришлось всё-таки попасть на перевязочный пункт, раскинутый на задворках деревни Семёновская. Его ротный командир, раненный в обе ноги, приказал помочь ему добраться до деревни.

Сам Васильев хотел уклониться от перевязки, но врачи насильно перебинтовали его, а затем он едва пробился сквозь оцепление из ополченцев, которому было приказано ни одного раненого обратно не выпускать.

В тот момент, когда Васильев возвращался с перевязочного пункта, у Семёновского оврага засверкали выстрелы и появились отходящие группы солдат 27-й дивизии. Ещё разгорячённый только что пережитой перебранкой с оцеплением, Васильев выбежал навстречу к симбирцам и вклинился в их расстроенные ряды:

— Братцы, куда же! Не сдавай, братцы! Бей их! Ура!

Его отчаянный и вместе с тем решительный вид подействовал. Симбирцы оправились и повернули на французов.

Французы встретили бегущих залпом, и Васильев рухнул. Но уже никто не остановился. Симбирцы, перестроившись, твёрдо пошли вперёд.

Со стороны овсяного поля загремели барабаны, показался Багратион во главе восьми батальонов. А слева, в направлении на среднюю флешь, скакали гусарские полки из 3-го кавалерийского корпуса. Правее их развёртывались драгуны.

Всё это видел Мюрат, находившийся в то время на левой флеши. Он оглянулся, чтобы распорядиться, но вокруг него лежали только убитые и раненые — оставшиеся в живых бежали.

Мюрат спрыгнул на землю: на лошади он слишком заметная цель. Пригибаясь, он пробежал к валу и перекатился в ров. На четвереньках вскарабкался наверх. Его едва не сшибли с ног.

Мюрат втянулся в поток бегущих французских солдат. Русские батальоны появились на флешах. Русские пушки немедленно ударили по французам.

Но на флеши, сверкая медью касок и сталью кирас, двинулись кирасирские полки тяжёлой французской кавалерии.

— Назад, на флеши!

Бегущие остановились.

Кавалерийский поток заставил повернуться, и французская пехота вновь вкатилась на флеши. Стремительно развернулся кровопролитный бой.

Однако французы не успели закрепиться. Их опрокинула контратака только что подошедшей из корпуса Тучкова дивизии Коновницына.

* * *

Французы бежали от флешей, но колонны дивизии Богарне прорвались на Курганную батарею. Им посчастливилось — на батарее не хватило зарядов. Разодранное французское знамя появилось над смолкшей русской батареей. Оно было видно отовсюду.

Знамя — над центром русских позиций.

Рапп нарушил этикет — прикоснулся к плечу императора:

— Ваше величество, над Курганной батареей французское знамя! Прорван русский центр!

Наполеон вскинул к глазам подзорную трубку и тотчас же опустил её.

— Бертье! Мне нужны флеши!

— Может быть, гвардию, ваше величество?

— Гвардию? Опять вы с гвардией! Нет-нет, Бертье, рано. Надо занять флеши!

* * *

Французские корпуса Даву, Нея и Жюно бросились в шестую атаку на флеши.

— Фронт русских позиций прорван!

— Уже!

— Смотрите! На Курганной батарее французское знамя!

— Ого!

Колонны идут вперёд. Полки спешат водрузить свои знамёна над флешами. Кто первый? Ведь будут награды.

Жюно развёртывает свой корпус для охвата флешей с юга.

Его одиннадцать вестфальских полков один за другим идут на левую флешь. С фронта на левую флешь идут колонны Даву, на среднюю и правую — Нея. Готовится конница.

Всё поле в движении. Скорее вперёд, пока русские не перестроились, не пришли в себя!

«СМОТРИТЕ, ОНИ СТОЯТ!»

Прошло десять часов с момента первых выстрелов по селу Бородино. Бой стихал...

Наполеон в сопровождении маршалов объехал флеши, Семёновский овраг, Курганную батарею. Везде лежали горы трупов. Его лошадь останавливалась временами, не зная, куда ступать, и Наполеону приходилось делать посыл, чтобы заставить её идти вперёд. На Курганной батарее Наполеон задержался. Впереди по-прежнему стояли русские полки.

— Вы требовали гвардию, — сказал Наполеон громко, — вы можете потребовать её сейчас. Но я не могу и не хочу, да, не хочу лишиться моей гвардии. В трёх тысячах километров от Франции жертвовать последними резервами — безумие! Я должен помнить о кампании. О всей кампании, а не о выигрыше одного сражения. Я не хочу больше говорить о сегодняшнем дне. Надо думать о завтрашнем. Бертье! Сражение закончено, атак не предпринимать. На ночь войска отвести. Я хочу, чтобы они отдохнули. Отвести за речку, Бертье. Я вас не задерживаю, господа, но я вами недоволен. Вы не сделали главного, да-да, самого главного. Смотрите, они стоят!

* * *

На холм к Горкам ещё залетали ядра; лопались редкие гранаты.

Несмотря на уговоры окружающих уехать отсюда и отдохнуть в Татаринове, Кутузов не уезжал. Он махал рукой на каждого, кто с ним заговаривал об отъезде:

— Знаю, голубчик, сам, что делаю. Не мешай. Я среди таких гостинцев жизнь прожил.

Кутузов пристально наблюдал за движениями в неприятельском стане.

«Сколько у них осталось?»

К Кутузову подошёл присланный Барклаем де Толли генерал Вольцоген;

— Имею доложить, ваша светлость, по поручению главнокомандующего Первой армии, что все пункты захвачены неприятелем и нечем отбить. Солдаты бегут, и, я полагаю, надо отступать, пока не погибла вся армия.

Кутузов с размаху ударил обеими руками по своим коленям, взглянул Вольцогену в глаза и встал, расправляя плечи. Его лицо стало свирепым, единственный глаз сверкал. Он часто и прерывисто задышал.

Вольцоген попятился.

— Вы! Скажите вашему Барклаю, что Кутузов завтра атакует неприятеля! Понимаете? Русские, русские солдаты пойдут на неприятеля! Слышите? Пойдут! Сами пойдут! Так и скажите. И... уходите, ваше превосходительство.

Кутузов отвернулся от Вольцогена и подозвал Ермолова:

— Пиши сейчас же. При мне пиши, что скажу. «Дохтурову...» Ну, там, главнокомандующему и прочее. А потом так: «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас...» Написал? «...ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, — Кутузов повысил голос и оглянулся на свиту и Вольцогена, — решился я сегодня все войска устроить в порядке, снабдив артиллерию новыми зарядами, и завтра возобновить сражение».

По мере того как Кутузов диктовал, свита подходила ближе. Каждый боялся пропустить хотя бы одно слово и приближался на цыпочках. Лица были радостные.

К шести часам вечера русская армия обосновалась на линии от деревни Горки до Утицкого кургана. На крайних точках, выдвинутых вперёд, расположились: у Горок — артиллерия, прикрытая егерями, на Утицком кургане — казачьи полки Карпова. Перед деревней Горки егеря начали строить редут. Дальше позиция главных сил пошла вдоль кустарника и опушки леса, где закрепился 2-й пехотный корпус. Казаки Платова наблюдали берег реки Колочи, прикрывая правый фланг армии.

С наступлением темноты французские войска отошли на свои исходные позиции. Передовые казачьи разъезды заняли флеши и Курганную батарею.

Стихли все боевые шумы дня.

К ночи собрались тучи, и полил дождь.

По опушке леса и кустарникам потрескивали костры. Вокруг них сидели и грелись герои флешей и Курганной батареи.

Солдаты смотрели на огонь, переходили от костра к костру, выискивая земляков. Вглядывались в лица, про себя соображали, кого не хватает, но вслух об этом не говорили.

На огни костров с поля подползали раненые, разыскивая свои части.

* * *

Наполеон приехал в Валуево усталый. Он отпустил всех адъютантов и остался один.

В избе горели два канделябра на столе. Оконные стёкла казались чёрно-синими, и пламя свечей прыгало отсветами по бревенчатым стенам.

Наполеон ходил из угла в угол, прислушиваясь к скрипу половиц.

Мысли текли несвязно, хотя Наполеон старался последовательно припомнить все подробности отшумевшего боя.

Врывались картины поля, когда он ехал на флеши и к Курганной батарее, и останавливали мысли, путали их. Перед глазами назойливо вставали груды тел, припоминались почему-то отдельные позы убитых, застывшие выражения лиц-масок.

Чтобы отогнать эти навязчивые картины, Наполеон начинал думать вслух:

— Что же сегодня случилось? Почему всё произошло так необычно? План? Атаки правильно следовали одна за другой. Артиллеристы, конница... Сколько раз были на флешах! Если бы не столько они стоили... Даву? Ней? Мюрат? А кирасирская дивизия вся погибла. Какие люди!.. Напомнить Бертье о том, чтобы поторопились в Париже с пополнениями. Снять из гарнизонов. Сначала был удар на Бородино. Всходило солнце. Как и тогда, при Аустерлице, но какая разница! Проклятый старик! Казаков — в тыл! Так просто. И эти итальянцы! А вестфальцы? И дивизии Компана нет...

Наполеон сел к столу, взял в руки перо..

«Вы разбиты! Вы покрыли себя бесчестием и позором! Только одной кровью русской вы сможете смыть это пятно».

Дать ещё день отдохнуть?

«Через два дня я вновь дам сражение, ещё более кровопролитное. Пусть погибнут в нём трусы — я хочу командовать храбрецами!»

А что потом? Наполеон оттолкнул бумагу и бросил перо.

«Здесь или под Москвой я разобью русскую армию — это необходимо. И это, несомненно, будет. Москва... и может быть... нет-нет — на- ; верно: тогда Александр подпишет какие угодно условия мира. Победа нужна как воздух. Лишь бы скорее было сражение...»

* * *

К одиннадцати часам Кутузов в Татаринове ожидал Барклая де Толли и Дохтурова. Он мысленно проверял своё новое решение. Не зря ли он отдал командующим тогда, раньше, приказ о подготовке к завтрашнему наступлению?

Кутузов вспомнил лицо Вольцогена и его слова: «Все пункты захвачены. Солдаты бегут!» Мерзавец! Где он видел, чтобы русские солдаты бежали? Никогда такого не бывало!

Нет, он, Кутузов, правильно тогда сказал. Русская армия не разбита. Приказ, продиктованный Ермолову, был нужен.

Это то, чего ждали солдаты. Это то, что солдаты русской армии заслужили. Это вера в их силы. Это признание, что они честно выполнили долг перед родиной. Это выигранное сражение.

«Неужели проиграно, если на полверсты отошли? Французы тоже отошли. Что бы там ни говорили, а сражение выиграно! И приказ был не зря. Но к чему приведёт новое сражение?»

Проезжая незадолго до этого вдоль линии костров, Кутузов изменил своё первоначальное решение. Теперь он твёрдо знал: надо отвести армию дальше, дать отдых и получить пополнение. Необходимость такого решения подтверждалась сообщением Ермолова.

Потери не были ещё точно подсчитаны, но приблизительно получалась огромная цифра — 50 000! И у французов не меньше. Вероятно, даже несколько больше. Но, по предположениям кутузовского штаба, армия Наполеона перед сражением исчислялась в 180 000 штыков и сабель, и выходило, что сейчас французы превосходят русскую армию вдвое.

Приехав в Татариново, Кутузов отдал распоряжение об отходе армии к Можайску.

Теперь в передней комнате избы писари скрипели перьями и переписывали порядок отхода корпусов и дивизий.

Дохтуров и Барклай де Толли пришли одновременно. Собрались командиры корпусов и штабные.

Кутузов встал.

— Я собрал вас, господа, чтобы сказать... впрочем, приказ на отвод своих войск вы получите там, — Кутузов показал на дверь. — В приказе всё сказано, а я хочу только напомнить: костры, господа, должны гореть всю ночь. Надобно разложить побольше костров. За ними пусть арьергардные части смотрят, коим сниматься с рассветом. Одного Карпова казаки останутся здесь. Но французы не тронутся, господа, им надобно зализать свои раны. Посему разрешаю Карпову уходить завтра к ночи. А мы... духу нашего не должно быть в сих местах ещё до рассвета. Напоминаю, господа: всё забрать. Чтобы ни одной повозки неприятелю не досталось. Ибо армия отходит не потому, что к сему нас неприятель вынудил, а потому, что сама, по своей воле, решила отойти. Вот и всё, господа.

— Михаил Илларионович, — генерал Бенниг- сен выдвинулся вперёд, — на Москву движение или, может быть, лучше на Калугу? За армией нашей устремится Наполеон, и полагаю, что не будет угрожать Москве.

Кутузов посмотрел на Беннигсена долгим взглядом:

— Понимаю вас, но мною вопрос решён: армия российская идёт к Москве. Уверенность имею, что ежели неприятель войдёт в Москву, так он в ней расплывётся, как вода в губке. Армия же наша будет свободна в своих действиях. Впрочем, об этом рано говорить. Мы двигаемся дорогой на Москву. Учить не хочу, но о строжайшей тишине и порядке отхода прошу всех помнить. И касательно костров особое попечение иметь.

Генералы направились к выходу. Барклай де Толли обратился к Кутузову:

— Вот и вы, Михаил Илларионович, пришли к тому заключению, что, коли неприятель на поле сражения преимущество имеет, надобно отступать.

Кутузов покачал головой и вздохнул:

— Не понял ты, Михаил Богданыч, нет, не понял. Ты мне и во время сражения докладывал с адъютантом. А ведь сражение-то выиграно. Ибо не сломлен дух армии. Не видишь ты, не чуешь главного. В том и беда твоя. Победили мы несломленным духом войска российского. — Кутузов поднял руку, хотел ещё что-то добавить, раздумал и махнул рукой: — Иди! Потом меня вспомнишь, как Наполеон к себе без оглядки побежит. Великий подвиг в сей день совершён нашим солдатом.

* * *

Утром 8 сентября французы обнаружили, что русская армия исчезла.

Наполеон не решился на преследование, и французы весь день оставались за рекой Коло- чей.

Дух наполеоновской армии был надломлен...

Направленные рукою Кутузова, партизаны Дениса Давыдова, Фигнера, Сеславина, Орлова- Денисова, народные отряды Герасима Курина, старостихи Василисы, драгуна Четверикова, скрываясь в лесах, высматривали слабые места неприятеля и обрушивались на обозы, на коммуникации, захватывали оружие и уничтожали мародёров. Враг не отдыхал, Наполеон не знал, что делается в русской армии, — разведчики исчезали. Французская армия нервничала и теряла волю.

И хотя остатки её через несколько дней втянулись через московские заставы, однако и сам Наполеон, и его маршалы, и его солдаты — вся французская армия уже не чувствовала уверенности в завтрашнем дне. Армия перестала существовать как боевая сила. Ни выпитые бочки вина из московских погребов-подвалов, ни увязанные подводы с награбленным в особняках добром не смогли прогнать страха и бессилия, родившихся к концу дня в сражении при Бородине. Остатки французской армии ощутили свою обречённость.

Здесь, на Бородинском поле, русский народ не только отстоял свою родину от посягательств иноземных захватчиков — он положил предел завоевательным планам Наполеона. Русский народ у Бородина пролил кровь за освобождение народов Европы, и здесь, на Бородинском поле, начался закат наполеоновского величия.

Похожие статьи:

Голицын «До самого синего дона»

Рассказ о Куликовской битве, 6 класс

Тихомиров «Слово о походах Александра Невского»

Рассказ про Ярослава Мудрого, 6 класс

Асанов «Путь на Перынь»