Соколов-Микитов «На глухарином току»
И. С. Соколов-Микитов «На глухарином току»
В многочисленных описаниях и охотничьих рассказах повествуется об этой редкостной, исключительной русской охоте. Несомненно, на глухарином току испытывает охотник впечатления необычайные. И самая природа глухого, дикого леса, и неизбежные ночёвки у костра, иногда посреди непроходимого болота (всё готов вытерпеть страстный охотник!), и странная дремучая птица, чудным образом пережившая на земле сотни тысячелетий, переносят охотника в неведомый, сказочный мир. Странна, необычайна весенняя любовная песня самца-глухаря. В природе нет звуков, похожих на щёлканье, «точенье», «скирканье» лесной таинственной птицы. Слушая песню глухаря, впечатлительный охотник испытывает особенное чувство. Странные, необычайные звуки исходят как бы из допотопного мира. Ранним утром, ещё в темноте начинает петь глухарь. Необычайностью звука, его неповторимостью молено объяснить странное обстоятельство: даже чуткий, с острым слухом, но ещё неопытный охотник обычно издалека песню не слышит.
Начиная охотиться, в юности я сам испытал эту странность. Первый раз водил меня на глухариный ток деревенский долговязый охотник Тит. С величайшей точностью помню подробности первой охоты. Вместе с Титом мы ночевали вблизи болота, и, разумеется, я не сомкнул глаз, прислушиваясь к лесным таинственным звукам. Наставник мой громко похрапывал у костра, сыпавшего искры в тёмную вышину. Освещённые отблеском света, над нами колыхались в дыму еловые ветви. Множество раз ночевал я потом в лесу, но этот первый ночлег оставил чудесное, неизгладимое впечатление.
Перед рассветом (час этот особенно чувствует опытный охотник) наставник мой проснулся. Вскинувши ружья, мы вместе отошли от ночлега. Густая, влажная, почти непроглядная, накрывала нас темнота.
В этой ослепившей меня темноте Тит отчётливо находил дорогу В едва брезжущем рассвете мы шли по лесу, и странное, трепетное наполняло меня чувство.
На краю соснового болота наставник мой остановился. Мы долго стояли. Тит вслушивался в лесную окружавшую нас тишину. Слушал и я, но ничего, кроме биения сердца и шума в ушах, расслышать не мог.
Вдруг Тит вздрогнул, насторожился, легонько толкнул меня рукою:
— Слышишь: играет!
Я попытался прислушаться, но ещё громче стучало сердце, — казалось, шум весенней воды наполнил уши.
— Слышишь? — шёпотом повторил Тит
Нет, я решительно ничего не слышал. Напрягая почти до болезненности слух, я как бы ловил неясные звуки — звон и тихое щёлканье, но ожидаемого звука, о котором мне рассказывал мой наставник, расслышать не мог.
— Скачи за мною! — строго приказал Тит.
Помня его наставления, я стал повторять движения Тита, то замиравшего недвижимо, то вдруг стремительно, на два- три прыжка бросавшегося вперёд. Задыхаясь от волнения, я едва поспевал.
Не помню, сколько продолжался подход. Остановившись, Тит иногда спрашивал (под песню, которой я не слышал):
— Слышишь?
— Нет, ничего не слышу, — шёпотом сознавался я и отрицательно мотал головою.
— Ну, скачи дальше!
Песню я услыхал внезапно, как это часто бывает, когда мы были недалеко от птицы. Звук был отчётливый, даже громкий, но столь непохожий на всё когда-либо слышанное мною, что непривычное ухо его не ловило. Услыхав звук, я уже не мог его потерять и забыть, и несомненная близость неведомой птицы несказанно увеличила моё волнение, и так доходившее до предела.
Под дерево, на котором токовал глухарь, мы подошли, когда в природе ещё продолжалось таинственное время борьбы ночной темноты с рассветом и даже знакомые предметы казались неузнаваемыми. Я смотрел на ёлку, на которую показывал Тит рукой, и, кроме чёрных, рисовавшихся на светлейшем небе ветвей, не мог ничего разглядеть. Тит долго показывал на дерево, делал мне знаки и, возмущаясь моей беспомощностью, по-видимому, начинал не на шутку сердиться.
С ружьём в руках я стоял растерянно, до слез в глазах вглядываясь в чёрную вершину. Невидимый глухарь рассыпал песню за песней. Теперь я отчётливо слышал каждое колено, слышал особенный странный звук распускаемых перьев. По направлению песни казалось, что птица скрывается в самой вершине.
Раздражительность наставника меня смущала. Чтобы не сердить Тита, я делал вид, что хорошо вижу птицу. Наконец я увидел тёмное, как бы шевелившееся на конце сука пятно. Я прицелился и выстрелил. После выстрела, прогремевшего на всю округу, с ёлки дождём посыпалась хвоя, но птица не падала. Мало того, стрелянный мною глухарь запел как ни в чём не бывало.
Я стоял под ёлкой растерянный. Тит выругался, погрозил мне рукою, похожей на медвежью лапу, и, как бы совсем отмахнувшись от неспособного ученика, стал поднимать свою одностволочку. После слабого выстрела, вылетевшего из старой пищали, глухарь встрепенулся, слетел и, тихо планируя, упал за деревьями. Теперь я отчётливо понял мою ошибку: птица сидела вполдерева, ближе к стволу, и то, что я принял за глухаря, было тёмною вешкою на конце сука, по которому расхаживал токовавший глухарь.
Первая охотничья неудача расстроила меня, но не истребила охотничьей страсти. Немного спустя я сам убил на току первого глухаря. Я ходил самостоятельно, без провожатых, по местам, достаточно мне знакомым. На этой охоте произошло со мною странное приключение. Подбегая к глухарю, я увлёкся и вдруг обнаружил, что звук песни как бы переместился. Долго стоял я недвижно. Песня исходила неведомо откуда, то заглушаясь, то нарастая. Червячок глухариного «игрового» помёта упал сверху на голову, и тогда только я догадался посмотреть над собою. В вершине высоченной голой осины сидел глухарь. Странное дело, мне он показался не больше маленькой птички, дрозда.
С величайшим волнением я прицелился в птицу, сидевшую над моей головой. Двенадцатифунтовый глухарь упал почти на меня и чуть не сломил злополучному охотнику шею. Нужно сознаться: над этим первым убитым мною на току глухарём я плясал и пел, как настоящий индеец из куперовского романа...
Много долгих и необычайных лет прошло со времени моей первой охоты. Много глухарей убил я на глухариных токах, множество ночей провёл в лесу у костра, веселящего сердце каждого охотника, знающего и любящего лесную природу. До сего времени несказанно волнуют меня эти лесные ночёвки. Из всех известных мне охот я предпочитаю охоту на глухариных токах, — в лесу, в глухой тайге вновь переживаю я давнишние страстные впечатления, и глухая лесная природа как бы поэтически переносит меня в первобытные времена огня и охоты.
Похожие статьи:
Рассказ Михаила Пришвина «Зверь бурундук»
Рассказ Михаила Пришвина «Белый ожерёлок»
Нет комментариев. Ваш будет первым!