Житков «Над водой»
Борис Житков «Над водой»
— Я так мечтала полететь к облакам, а теперь боюсь, боюсь! — говорила дама, которую подсаживал в каюту аэроплана толстый мужчина в дорожном пальто.
— Теперь — как по железной дороге, — утешал её толстяк, — даже лучше: никаких стрелочников, столкновений, снежных заносов.
За ними неторопливо протискивался военный с пакетами, с толстым портфелем и с револьвером поверх шинели.
Долговязый мрачный пассажир с сердитым, подозрительным видом осматривал аппарат со всех сторон, ничего не понимал, но думал, что всё же надёжнее, если самому посмотреть.
Он подошёл к пилоту, который возился у рулей, и спросил сухим голосом:
— А скажите, в воздухе бывают бури? И эти ямы воздушные? Ведь ночью их не видать?
Пилот улыбнулся:
— Да и днём их не видно.
— А если провалимся, то?..
— Ну, пролетим вниз немного, не беда — мы высоко полетим.
— Ах, очень высоко? — вмешался молодой человек в синей кепке, тоже пассажир. — Это очень приятно! — сказал он храбро. Хотел улыбнуться, но вышло кисло.
Долговязый злобно взглянул на него и ушёл в каюту, где и уселся рядом с толстяком.
— Э-эй, обормоты! Не разливай бензина! — крикнул пилот мальчишкам, которые наполняли из жестянок бензиновые баки.
— Ладно, чёрт! — сказал один из них и ловко вынул из отверстия бака сетчатый стакан, через который лился и фильтровался от сора бензин.
— Теперь ходче пойдёт. Чего зря-то мёрзнуть! А засорится мотор — так тебе, дьяволу, и надо, лайся больше! Сам обормотина! — вполголоса ворчал мальчишка.
Наконец всё было готово, все десять пассажиров сидели по местам. Пора лететь. Механик ещё раз посмотрел, всё ли исправно.
— А что ж, меня-то возьмёшь? — спросил механика ученик Федорчук.
— Нет, ты тут подлётывай. В большой рейс тебя не рука брать. Лучше набрать чего-нибудь, повезти продать пуда четыре.
— Так ведь тут какое ученье! Взяли бы — пригодился б, может быть.
— Какая от тебя польза? Одно слово — балласт, — отрезал механик.
Но пилоту стало жаль Федорчука:
— Я всё равно никакой спекуляции везти не дам, чего там! Пусть учится. Одевайся — полетишь!
Федорчук бегом пустился в ангар одеваться.
Снялись.
Аппарат набрал высоты, выше и выше, шёл к снежным облакам, которые до горизонта обволокли небо плотным куполом. Там, выше этих облаков, — яркое- яркое солнце, а внизу ослепительно белая пустыня — те же облака сверху.
Два мотора вертели два винта. За их треском трудно было слушать друг друга пассажирам, которые сидели в каюте аппарата. Они переписывались на клочках бумаги. Некоторые не отрываясь глядели в окна, другие, наоборот, старались смотреть в пол, чтобы как-нибудь не увидать, на какой они высоте, и не испугаться, но они чувствовали, что под ними, и от этого не могли ни о чём больше думать. Дама достала книжку и не отрываясь в неё смотрела, но ничего не понимала.
«А мы всё поднимаемся», — написал на бумажке весёлый толстый пассажир, смотревший в окно, своему обалдевшему соседу.
Тот прочёл, махнул раздражённо рукой, натянул ещё глубже свою шляпу и ниже наклонился к полу. Толстый пассажир достал из саквояжа бутерброды
и принялся спокойно есть.
А впереди, у управления, сидели пилот, механик и ученик. Все были тепло одеты, в кожаных шлемах. Механик знаками показывал ученику на приборы: на альтиметр, который показывал высоту, на манометры, показывавшие давление масла и бензина. Ученик следил за его жестами и писал у себя в книжечке вопросы корявыми буквами — руки были в огромных тёплых перчатках. Альтиметр показывал 800 метров и шёл вверх. Уже близко облака.
«А как в облаках?» — писал Федорчук.
«Чепуха, увидишь», — ответил механик.
Ученик не спешил бояться, хоть никогда в облаках не был. Грешным делом он всё-таки подумывал, что непременно должно выйти что-нибудь вроде столкновения. Впереди было совсем туманно, но через минуту аппарат попал в полосу снега, который, казалось, летел не сверху, а прямо навстречу.
Снег залепил окно впереди пилоту — внизу ничего не было видно. Пилот правил по компасу, но всё так же забирал выше и выше. Стало темнее.
Механик написал Федорчуку:
«Мы в облаках».
Вокруг них был густой туман, и стало темно, как в сумерки. Да и поздно было — оставалось полчаса до заката.
Но вот стало светлее, ещё и ещё, и яркое солнце совсем на горизонте весело засверкало на залепленных снегом стёклах. Даже пассажиры, что смотрели в пол, приободрились и ожили. Сильный ветер от хода аппарата сдул налипший на стёкла снег, и стало видно яркую пелену внизу, до самого горизонта, как будто над бесконечной снежной равниной нёсся аппарат.
Пилот смотрел по часам и высчитывал в уме, где они сейчас должны были быть. Солнце зашло. Механик включил свет, и оттого в каюте у пассажиров стало уютнее. Все привыкли к равномерному рёву моторов и свисту ветра. В каюте было тепло, и можно было забыть, что под аппаратом полторы версты пустого пространства, что если упасть, то ворон костей не соберёт, что жизнь всех — в искусстве пилота и исправной работе моторов. Многие совсем развеселились, а толстый пассажир посылал всем смешные записки.
Вдруг в рёв моторов ворвались какие-то перебои. Пассажиры беспокойно переглянулись. Долговязый побледнел и в первый раз взглянул в окно: оттуда на него глянула пустая темнота, только отражение лампочки тряслось в стекле.
Но перебои прекратились, и опять по-прежнему ровным воем ревели моторы.
«Не пугайтесь, — писал толстяк, — если и станут моторы, мы спланируем».
«В море», — приписал долговязый и передал записку обратно.
Действительно, аппарат летел теперь над морем. Механик напряжённо слушал рёв моторов, как доктор слушает сердце больного. Он понял, что был пропуск, что, вероятно, засорился карбюратор — через него попадает бензин в мотор, а что теперь пронесло; но уже знал, что бензин не чист, и боялся, что засорится карбюратор — и станет мотор.
Федорчук спросил, в чём дело. Но механик отмахнулся и, не отвечая, продолжал напряжённо прислушиваться. Ученик старался сам догадаться, отчего это поперхнулся мотор. Тысяча причин: магнето, свечи, клапаны — и какой мотор, правый или левый? В каждом моторе опять же два карбюратора. Федорчуку тоже приходило в голову: не засорилось ли?
«Ну, — подумал Федорчук, — будем планировать и чиниться в воздухе».
Но ему было удивительно, почему так перепугался этот знающий механик. Такой он трус или в самом деле что-нибудь серьёзное, чего в полёте не исправить, а он, новичок, не понимает?
Но тут рёв моторов стал вдвое слабее. Пилот повернул руль и выключил левый мотор. Федорчук понял, что правый стал сам.
Механик побледнел и стал качать ручной помпой воздух в бензиновый бак. Федорчук сообразил, что он хочет напором бензина прочистить засорившийся карбюратор, но знал уже, что это ни к чему. Пилот кричал на ухо механику, чтобы тот шёл на крыло наладить остановившийся мотор.
Альтиметр показывал 1200 метров.
А в каюте встревоженные пассажиры глядели друг другу в испуганные лица, и даже толстяк писал не совсем чётко: рука его тряслась немного.
«Мы планируем, сейчас исправят мотор, и мы полетим».
Но мысленно все прибавляли: «Вниз головой в море».
Пассажиры не знали, на какой они высоте.
Все боялись моря внизу, и в то же время их пугала высота.
Долговязый пассажир вдруг сорвался с места и бросился к дверям каюты; он дёргал ручку, как будто хотел вырваться из горящего дома. Но дверь была заперта снаружи. Дама выпустила из рук книжку, дико, пронзительно закричала. Все вздрогнули, вскочили с мест и стали бесцельно метаться.
Толстяк повторял, не понимая своих слов:
— Я скажу, чтобы летели, сейчас скажу!..
Дама повернулась к окну и вдруг мелко и слабо забарабанила кулачками по стеклу, но сейчас же упала без чувств поперёк каюты.
Военный, бледный как полотно, стоял и глядел в чёрное окно остановившимися глазами. Колени его тряслись, он еле стоял на ногах, но не мог отвести глаз. Молодой человек в синей кепке закрыл лицо руками, как будто у него болели зубы. В переднем углу пожилой пассажир мотал болезненно головой и вскрикивал: «Га-га-га». В такт этому крику всё сильнее дёргалась ручка двери и больше раскачивался молодой человек. «Га-га-га» перешло в исступлённый рёв, и вдруг все пассажиры завыли, застонали раздирающим хором.
А механик всё возился, всё подкачивал помпу, стукал пальцем по стеклу манометра. Пилот толкнул его локтем и строго кивнул головой в сторону выхода на крыло. Механик сунулся, но сейчас же вернулся — он стал рыться в ящике с инструментами, а они лежали в своих гнёздах, в строгом порядке. Хватал один ключ, бросал, мотал головой, что-то шептал и снова рылся. Федорчук теперь ясно видел, что механик струсил и ни за что уж не выйдет на крыло. Пилот раздражённо толкнул механика кулаком в шлем и ткнул пальцем на альтиметр: он показывал 150.
Сто пятьдесят метров до моря.
Механик утвердительно закивал головой и ещё быстрее стал перебирать инструменты. Пилот крикнул:
— Возьми руль!
Хотел встать и сам пойти к мотору, но механик испуганно замахал руками и откинулся на спинку сиденья.
Федорчук вскочил.
— Давай ключ! — крикнул он механику.
Тот дрожащей рукой сунул ему маленький гаечный ключик. Федорчук вышел на крыло.
Резкий, пронизывающий ветер нёс холодный туман; он скользкой коркой намерзал на крыльях, на
— К мотору!
Рискуя каждую секунду слететь вниз, добрался Федорчук до мотора. Тёплый ещё.
Федорчук слышал вой из пассажирской каюты и нащупывал на карбюраторе нужную гайку.
— Вот она!
Скользко стоять, ветер ревёт и толкает с крыла.
Вот гайка подалась.
Идёт дело!
Спешит Федорчук, и уже слышно, как ревёт море. Ещё минута, другая — и аппарат со всеми людьми потонет в мёрзлой воде.
— Готово!
Теперь гайку на место! Замёрзли пальцы, не попадает на резьбу проклятая гайка. Сейчас, сейчас на месте, теперь немного ещё притянуть.
— Есть! — заорал Федорчук во всю силу своих легких.
Включили электрический пуск, и заревели моторы. В каюте все сразу стихли и опустились где кто был: на иол, на диван, друг на друга. Толстяк первый пришёл в себя и стал подымать бесчувственную даму.
А Федорчук смело лез по крылу назад к управлению. У него весело было на сердце. Порывы штормового ветра бросали аппарат. Федорчук взялся за ручку дверцы, но соскользнула нога с обледенелого крыла, ручка выскользнула из рук, и Федорчук сорвался в тёмную пустоту.
Через минуту пилот злобно взглянул на механика. Тот, бледный, всё ещё перебирал инструменты в ящике. Оба понимали, почему нет Федорчука.
Похожие статьи:
Рассказ Михаила Пришвина «Разговор птиц и зверей»
Рассказ Михаила Пришвина «Белый ожерёлок»
Нет комментариев. Ваш будет первым!