Русские народные сказки для детей 2-3 класса
Русские народные сказки для младших школьников. Внеклассное чтение
Лиса и рак
Лиса и рак стоят вместе и говорят промеж себя. Лиса говорит раку:
— Давай с тобой перегоняться.
Рак:
— Что ж, лиса, ну давай!
Начали перегоняться. Лишь лиса побежала, рак уцепился лисе за хвост. Лиса до места добежала, а рак не отцепляется. Лиса обернулась посмотреть, вернула хвостом, рак отцепился и говорит:
— А я давно уж жду тебя тут.
Кашица из топора
Пришёл солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке:
— Здравствуй, Божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть.
А старуха в ответ:
— Вот там на гвоздике повесь!
— Аль ты совсем глуха, что не чуешь?
— Где хошь, там и заночуешь!
— Ах ты старая ведьма! Я те глухоту-то вылечу! — И полез было с кулаками. — Подавай на стол!
— Да нечего, родимый!
— Вари кашицу!
— Да не из чего, родимый!
— Давай топор, я из топора сварю!
«Что за диво!!»
Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит:
— Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать!
Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит:
— Совсем бы готово, только б маслом сдобрить!
Баба принесла ему масла. Солдат сварил кашицу:
— Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли да принимайся за ложку: станем кашицу есть!
Похлебали вдвоём кашицу.
Старуха спрашивает:
— Служивый! Когда ж топор будем есть?
— Да, вишь, он не уварился, — отвечал солдат, — где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!
Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошёл в иную деревню.
Вот так-то солдат и кашицы поел и топор унёс!
Сестрица Алёнушка и братец Иванушка
Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинёшеньки.
Пошла Алёнушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
— Сестрица Алёнушка, я пить хочу!
— Подожди, братец, дойдём до колодца.
Шли-шли — солнце высоко, колодец далеко,
— Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца!
— Не пей, братец, телёночком станешь!
Братец послушался, пошли дальше.
Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
— Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, жеребёночком станешь!
Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
Идут, идут — солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы. Иванушка говорит:
— Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, козлёночком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего
Зовёт Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козлёночек.
Залилась Алёнушка слезами, села под стожок — плачет, а козлёночек возле неё скачет.
В ту пору ехал мимо купец:
— О чём, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Алёнушка про свою беду. Купец ей говорит:
— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козлёночек будет жить с нами.
Алёнушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
Стали они жить-поживать, и козлёночек с ними живёт, ест-пьёт с Алёнушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Алёнушкино окошко и так-то ласково начала звать её купаться на реку.
Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на неё, привязала Алёнушке на шее камень и бросила её в воду.
А сама оборотилась Алёнушкой, нарядилась в её платье и пришла в её хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — и тот не распознал.
Одному козлёночку всё было ведомо. Повесил он голову, не пьёт, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовёт:
— Алёнушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок...
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь козлёнка...
Купцу жалко было козлёночка, привык он к нему. А ведьма так пристаёт, так упрашивает, — делать нечего, купец согласился.
Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козлёночек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
— Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
— Ну, сходи.
Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнёхонько закричал:
— Алёнушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок: костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!
Алёнушка из реки ему отвечает:
— Ах, братец мой Иванушка! Тяжёл камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, жёлты пески на груди легли.
А ведьма ищет козлёночка, не может найти и посылает слугу:
— Пойди найди козлёнка, приведи его ко мне.
Пошёл слуга на реку и видит: по берегу бегает козлёночек и жалобнёхонько зовёт:
— Алёнушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок: костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!
А из реки ему отвечают:
— Ах, братец мой Иванушка! Тяжёл камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, жёлты пески на грудь легли.
Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули её в ключевую воду, одели её в нарядное платье. Алёнушка ожила и стала краше, чем была.
А козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.
Сивка-бурка
Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий — Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.
Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:
— Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочерёдно, поймайте мне вора.
Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.
На вторую ночь пошёл средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черёд дураку идти. Взял он аркан и пошёл. Пришёл на межу и сел на камень: сидит — не спит, вора дожидается.
В самую полночь прискакал на пшеницу разношёрстный конь: одна шерстинка золотая, другая серебряная; бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было. Дурак упёрся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:
— Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!
— Хорошо, — отвечает Иванушка-дурачок. — Да как я тебя потом найду?
— Выйди за околицу, — говорит конь, — свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.
Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово — пшеницы больше не есть и не топтать.
Пришёл Иванушка домой.
— Ну что, дурак, видел? — спрашивают братья.
— Поймал я, — говорит Иванушка, — разношёрстного коня. Пообещался он больше не ходить на пшеницу — вот я его и отпустил.
Посмеялись вволю братья над дураком, только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней; и кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.
Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
— Куда тебе, дурак! — говорят братья. — Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.
Уехали братья; а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошёл грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Конь бежит — земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал — и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.
— Ну, — говорит, — влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.
Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит — народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень — цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам, осерчал конь, прыгнул — только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шёлковой плёткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» — а Иванушкин уж и след простыл.
Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принёс домой.
— Вот вам, хозяюшки, грибков, — говорит. Рассердились тут невестки на Ивана:
— Что ты, дурак, за грибы принёс? Разве тебе одному их есть?
Усмехнулся Иван и опять залёг на печь.
Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается.
На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.
Вышел в поле, свистнул, гаркнул: «Сивка- бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.
Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит — на площади народу ещё больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам; осерчал конь, прыгнул — и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.
Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.
На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плёткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул — и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с её пальца перстень, повернул коня и ускакал, не позабывши братьев плёткой огреть.
Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» — а Иванушкин и след простыл.
Пришёл Иванушка домой — одна рука тряпкой обмотана.
— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана невестки.
— Да вот, — говорит, — искавши грибов, сучком накололся. — И полез Иван на печь.
Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенёк посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.
— Перестань, дурак, с огнём баловать!.
Дня через три идёт от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует — тому голову с плеч.
Нечего тут делать; пошёл на пир сам старик со всей семьёй. Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речь гуторят.
В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана... просто страсть.
— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна. — Развяжи-ка.
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень — так всех и осиял.
Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:
— Вот, батюшка, мой суженый.
Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцем, что отец и братья глядят — и глазам своим не верят.
Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир. Я там был: мёд, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.
Царевна-лягушка
В старые годы у одного царя было три сына. Вот, когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:
— Сынки мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
— Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
— Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.
Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили. У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла её купеческая дочь.
А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела, сам не знает куда. Вот он шёл, шёл, дошёл до болота, видит — сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:
— Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.
А лягушка ему отвечает:
— Возьми меня замуж!
— Что ты, как я возьму себе в жёны лягушку?
— Бери, знать, судьба твоя такая.
Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принёс домой.
Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего — на купеческой, а несчастного Ивана-царевича — на лягушке.
Вот царь позвал сыновей:
— Хочу посмотреть, которая из ваших жён лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.
Сыновья поклонились отцу и пошли.
Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:
— Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?
— Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить.
Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.
Иван-царевич лёг спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь. Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.
Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завёрнута в полотенце.
Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понёс к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял её и сказал:
— Эту рубашку в чёрной избе носить.
Средний сын развернул рубашку, царь сказал:
— В ней только в баню ходить.
Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:
— Ну, вот это рубашка — в праздник её надевать.
Пошли братья по домам — те двое — и судят между собой:
— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра...
Царь опять позвал сыновей:
— Пускай ваши жёны испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.
Иван-царевич голову повесил, пришёл домой. Лягушка его спрашивает:
— Что закручинился?
Он отвечает:
— Надо к завтрему испечь царю хлеб.
— Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее.
А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.
Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, всё рассказала, и те так же стали делать.
А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.
Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.
Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понёс к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жёны-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:
— Вот это хлеб, только в праздник его есть.
И приказал царь трём своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с жёнами.
Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:
— Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?
— Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришёл с тобой на пир, а как я тебя людям покажу?
Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
Иван-царевич и пошёл один. Вот старшие братья приехали с жёнами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмлёнными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:
— Что же ты без жены пришёл? Хоть бы в платочке её принёс. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.
Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные — пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:
— Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала.
Подлетела к царскому крыльцу золочёная карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье — частые звёзды, на голове — месяц ясный, такая красавица — ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берёт она Ивана-царевича за руку и ведёт за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила.
Жёны больших царевичей увидали её хитрости и давай то же делать.
Попили, поели, настал черёд плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась — всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.
А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом — только гостей забрызгали, махнули другим — только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала.
Царь рассердился и прогнал обеих невесток.
В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашёл там лягушечью кожу и бросил её в печь, сжёг на огне.
Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась — нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану- царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты ещё только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного...
Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят — искать жену, Василису Премудрую. Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истёр, шапчонку дождик иссёк. Попадается ему навстречу старый старичок:
— Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?
Иван-царевич рассказал ему про своё несчастье. Старый старичок говорит ему:
— Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошёл за клубочком. Клубок катится, он за ним идёт. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.
Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошёл дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Он пожалел селезня и пошёл дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:
— Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Пожалел он зайца, пошёл дальше. Подходит к синему морю и видит — на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:
— Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!
Он бросил щуку в море, пошёл дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу.
Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.
— Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.
Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит Баба-яга, костяная нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.
— Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? — говорит ему Баба-яга. — Дело пытаешь или от дела лытаешь?
Иван-царевич ей отвечает:
— Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня
Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю, — говорит ему Баба-яга, — твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный как свой глаз бережёт.
Иван-царевич у Бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растёт высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошёл туда Иван- царевич, видит — стоит, шумит высокий дуб, на нём каменный сундук, а достать его трудно.
Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц — и наутёк во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на неё селезень кинулся, как ударит её — утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море...
Тут Иван-царевич залился горькими слезами — где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван- царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у неё конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьётся, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.
Иван-царевич пошёл в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.
Зимовье зверей
Шёл бык лесом, попадается ему навстречу баран.
— Куда, баран, идёшь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — говорит баран.
— Пойдём со мною!
Вот пошли вместе, попадается им навстречу свинья.
— Куда, свинья, идёшь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает свинья.
— Иди с нами.
Пошли втроём дальше, навстречу им гусь.
— Куда, гусь, идёшь? — спрашивает бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает гусь.
— Ну, иди за нами!
Вот гусь и пошёл за ними. Идут, а навстречу им петух.
— Куда, петух, идёшь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу, — отвечает петух.
— Иди за нами!
Вот идут они путём-дорогою и разговаривают промеж себя:
— Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?
Бык и сказывает:
— Ну, давайте избу строить, а то чего доброго и впрямь зимою замёрзнем.
Баран говорит:
— У меня шуба тепла — вишь, какая шерсть! Я и так перезимую.
Свинья говорит:
— А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.
Гусь говорит:
— А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмёт; я и так прозимую.
Петух говорит:
— А разве у меня нет своих крыльев? И я прозимую!
Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать.
— Ну, — говорит, — вы как хотите, а я стану избу строить.
Выстроил себе избушку и живёт в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран просится у быка:
— Пусти, брат, погреться.
— Нет, баран, у тебя шуба тепла; ты и так перезимуешь. Не пущу!
— А коли не пустишь, то я разбегусь и вышибу из твоей избы бревно: тебе же будет холоднее.
Бык думал-думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит», — и пустил барана.
Вот и свинья прозябла, пришла к быку:
— Пусти, брат, погреться.
— Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.
— А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу сворочу.
Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью. Тут пришли к быку гусь и петух:
— Пусти, брат, к себе погреться.
— Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; так и прозимуете!
— А не пустишь, — говорит гусь, — так я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.
— Не пустишь? — говорит петух. — Так я взлечу на чердак и всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.
Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха.
Вот живут они себе в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.
Услышала лиса, что петух песенки распевает, захотелось ей петушиным мясом полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:
— Ну, любезные куманьки! Я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, — быка, для тебя, волк, — барана, а для себя — петуха.
— Хорошо, кумушка! — говорят медведь и волк. — Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдём же приколем да поедим!
Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:
— Иди ты вперёд!
А волк кричит:
— Нет, ты посильнее меня, иди ты вперёд!
Ладно, пошёл медведь; только что в двери —
бык наклонил голову и припёр его рогами к стене. А баран разбежался да как бацнет медведя в бок и сшиб его с ног. А свинья рвёт и мечет в клочья. А гусь подлетел — глаза щиплет. А петух сидит на брусу и кричит:
— Подайте сюда, подайте сюда!
Волк с лисой услыхали крик да бежать!
Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:
— Ну, что было мне! Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошел я в избу, откуда ни возьмись баба с ухватом на меня... Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьёт, кто рвёт, кто шилом в глаза колет. А ещё один на брусу сидел да всё кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!
Про Емелю, или по щучьему веленью
Жил-был старик, и было у него три сына. Старшие, уже женатые, были хитрые и ловкие. Они и хозяйством занимались, и торговлей. Младший, добрый и доверчивый, рад был бы им помогать, но братья смеялись:
— Эх, Емеля! Тебя, дурачка, любой обхитрит! Сиди-ка ты на печке.
Как умер отец, оставил сыновьям немного денег. Собрались старшие за товаром, говорят Емеле:
— Всю мужицкую работу справляй. Помогай нашим жёнам да жди обнов. Привезём тебе красный кафтан, шапку и гостинцы.
Обрадовался Емеля, пообещал всё по дому делать.
Уехали братья. Утром будят невестки Емелю:
— Емеля, проснись, ступай за водой!
— Не барыни!.. Сами сходите по воду! Сегодня мороз больно велик. Лёд прорубать надо!
— Ступай! Ступай!.. Или уж позабыл, что братьям обещал?!
Слез Емеля с печи, обулся, оделся, взял топор, вёдра, пошёл на реку.
Прорубил он лёд, зачерпнул воды и, только поставил вёдра, увидел в проруби большую щуку. Изловчился Емеля, ухватил её, да чуть не выронил из рук, как услышал:
— Отпусти меня! Не губи!
— Не отпущу! Из тебя знатная уха выйдет!
— Не губи!.. Пусти меня в реку! Я тебя за то счастливым сделаю: все твои желанья будут исполняться!
— Как это? Покажи!.. Коли правду сказала — отпущу!
— Скажи тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью» — да назови желанье, всё и исполнится!.. Ну, говори!
Тут Емеля и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью — вёдра с водой, ступайте домой!» Вёдра-то и пошли!.. Пустил Емеля щуку в прорубь. Рад-радёхонек побежал вёдра догонять. А они сами в избу вошли и на лавку встали.
На другой день невестки говорят:
— Ступай, Емеля, наруби дров.
Не хотелось Емеле с тёплой печи слезать, но, как вспомнил про щуку, слез, обулся, оделся, взял топор, вышел во двор и только сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью — топор, руби дрова; дрова, в избу идите, в печь ложитесь!» — вырвался из его рук топор, принялся рубить дрова, а дрова пошли в избу, в печь улеглись. Удивились невестки, испугались:
— Что это у нас за чудеса начались?! Не наделал бы Емеля бед!
А Емеля рад! Велят Емеле за водой идти — вёдра сами воду принесут; велят дров нарубить — топор нарубит, дрова лягут в печь. Только скажет он заветные слова — всё само сделается.
Но вот закончились дрова, припасённые братьями.
— Емеля, поезжай в лес! Привези новых дров! — говорят невестки.
— Всё Емеля да Емеля!.. А вы-то на что? — стал он отговариваться. Больно не хотелось ему в лес ехать.
— Не бабье дело деревья валить! Или без обнов хочешь остаться? Братьям ты что обещал?!
Слез Емеля с печи. Обулся, оделся, взял топор, пилу, верёвку, вышел во двор, сел в сани, кричит:
— Отворяйте ворота!
Вышли невестки на крыльцо, засмеялись:
— Лошадь-то не запряг, а в сани уселся!
— Не вашего ума дело! Отворяйте ворота!
Отворили невестки ворота. Тихо промолвил Емеля: «По щучьему веленью, по моему хотенью — сани, ступайте в лес сами!» Рванулись сани со двора, и покатил Емеля по дороге...
А дорога-то шла через город. Увидели горожане такое чудо, стали друг друга звать, к самым саням полезли... А едут-то сани быстро! Кого зашибли, кого помяли...
Обозлились горожане, хотели побить Емелю, да разве его догонишь?!
Как приехал Емеля в лес, сел на пенёк и приказывает: «По щучьему веленью, по моему хотенью — пила, пили сухие дерева; топор, руби их; дрова, в сани валитесь, верёвкой сами вяжитесь!»
Закипела тут работа: пила пилит, топор рубит, дрова в сани валятся, верёвкой вяжутся. Как стали сани полны, велел Емеля топору вырубить дубинку потяжелее. С ней и в сани сел, велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью — сани, везите меня домой!»
Покатили сани Емелю. Но горожане его уже поджидали. Стали тащить с саней, бить, ругать... Видит Емеля, что дело его плохо, — велит: «По щучьему веленью, по моему хотенью — дубинка, проучи обидчиков!» Принялась дубинка бить-колотить... Кинулся народ прочь, а Емеля — в сани, да и был таков.
Мало ли, много ли времени прошло, узнал царь о проделках Емели. Приказал он воеводе привезти к нему этого мужика.
Приехал воевода в ту деревню, спрашивает:
— Где изба мужика, что ездит в санях без лошади?
— Это Емеля-дурачок чудит, — говорят. — Вон его изба.
Невесток в ту пору дома не было. Вошёл воевода в избу:
— Где тут Емеля-дурак?
— А на что он тебе? — отозвался с печи Емеля.
— Ты — дурак Емеля? Собирайся живо! К царю тебя повезу!
— Какой быстрый!.. Поезжай! Мне и тут хорошо!
— Как ты смеешь? Я тебе! — Да и ударил воевода Емелю.
Рассердился Емеля и приказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью — дубинка, проучи гостя-невежу!»
Еле живой выскочил из избы воевода. Так к царю ни с чем и воротился. Рассказал, как дело было.
Разгневался царь. Приказал позвать главного советника.
— Поезжай за Емелей сам! Не привезёшь — голову с плеч!
Накупил царский советник гостинцев, приехал.
Стал расспрашивать невесток: каков Емеля? Что любит?
— Наш Емеля не дурачок. Любит, чтоб разговаривали с ним ласково. Гостинцы любит, обновы. Хочет красный кафтан и шапку...
Подошёл царский советник к печке, дал Емеле гостинцы:
— Здравствуй, Емелюшка! Царь тебе гостинцы прислал. Ждёт он тебя. Поедем к царю.
— Неохота мне ехать. Мне дома лучше.
— У царя тебя угостят хорошо, приготовлены для тебя обновы. Нарядишься в красный кафтан, наденешь шапку — то-то хорош будешь!
— Коли так — поеду. Ты вперёд ступай. Я за тобой буду.
Уехал царский советник. А Емеле с печи слезать неохота, он и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью — печь, вези меня к царю!»
Зашаталась тут изба, затрещала, откачнулась стена — пошла печь из избы. Да так быстро пошла, что вместе с советником и Емеля приехал ко дворцу.
Увидел царь Емелю на печи, удивился, вышел на крыльцо:
— Ты почему без лошади ездишь?!
— А на что мне она? — отвечает Емеля, а сам дворец разглядывает. Приметил у окна девицу- красавицу да и повелел: «По щучьему веленью, по моему хотенью — красавица, полюби меня!»
А у окна-то Марья-царевна стояла. Полюбила она Емелю. Глядит на него — наглядеться не может... А царь тут и говорит Емеле:
— Жалоб на тебя много! Подавил, побил народ... Наказать тебя надо!
Не стал дольше слушать Емеля. Сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью — печь, ступай домой!» Только его и видели...
Пришла печь домой, встала на прежнее место, словно и не уходила никуда. Лёг поудобнее Емеля и заснул.
А во дворце крик и слёзы. Как скрылась печь из глаз, бросилась Марья-царевна к батюшке. Просит-молит возвратить добра молодца. Полюбила она его, замуж за него хочет.
Опешил было царь, а потом рассердился, закричал на дочь:
— Что говоришь? Одумайся! Это же был Емеля — мужик-дурак! Я тебя за царевича замуж отдам!
— Не нужен мне ни царевич, ни королевич! Емеля мне люб!
Ни уговоры, ни угрозы — ничего не помогло. Загоревал царь. Думал-думал, призвал снова своего советника, велит ему:
— Привези мне Емельку сонного! Чем хочешь опои! Мы его тут посадим в бочку да в море!..
Взял царский советник гостинцев, мёду, сонный порошок.
Приехал и стал Емелю уговаривать да потчевать:
— Что ты, Емелюшка, так быстро уехал?! Царь хотел поругать тебя, а потом угостить, одарить обновами! А ты взял да уехал!
Слушает его Емеля, ест пряники, чернослив, а как выпил мёду с сонным порошком, так и уснул. Связали его — и к царю.
А там уже на берег моря прикатили большую бочку, смолу приготовили, ждут.
Только прибыл советник, взяли сонного Емелю — да в бочку!
Узнала царевна, бросилась в ноги к царю:
— Батюшка, не губи Емелю! Не жить мне без него! Обвенчай нас!
Кругом стоят царские советники, слуги... Разгневался царь:
— Позоришь меня! Не дочь ты мне больше! Сажайте её к Емельке в бочку! В море, в море их!
Царское слово закон! Бочку с царевной и Емелей засмолили и скатили в море. Плачет царевна, будит Емелю, а он всё спит... Страшно царевне: бочку бросает с волны на волну... Проснулся наконец Емеля. Никак не поймёт: где он? Спрашивает:
— Где это я? Кто тут ревёт?
— Я плачу — Марья-царевна. Как в окно увидела тебя, Емелюшка, так и полюбила. Просила обвенчать нас. А батюшка разгневался, приказал нас в бочке в море бросить! Пропадём мы. Утонем!
— Так это ты во дворце у окна стояла? Люба ты мне. Не бойся, не утонем! — И тихо велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью — ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег в нашем царстве!»
Налетели буйные ветры, заволновалось море, закружило бочку, понесло назад — да и выкатило на берег. По приказу Емели тут и рассыпалась бочка.
Смотрит Емеля — рядом с ним сидит та девица-красавица, что приглянулась ему. А царевна говорит:
— Как же мы жить здесь будем? Тут ведь и от дождя укрыться негде.
— Не тужи, царевна. Обижена не будешь. — И добавил Емеля тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью — дворец, встань, сад, раскинься кругом!» И тут же появился дворец, красоты необыкновенной, и сад.
Ахнула царевна, заспешила ко дворцу.
Как вошли они да увидел в зеркале Емеля рядом с царевной себя — неказистого, в плохоньком кафтанишке — так и пожелал: «По щучьему веленью, по моему хотенью — чтобы стал я и красив, и умён, и богато наряжён!» Как пожелал, так и сталось.
Увидала царевна, руками всплеснула:
— Ой, Емелюшка! Да ты стал лучше прежнего! Прямо чудеса!
Тут услышали они конский топот. Глянули в окно — скачут царские слуги. Царь-то уж одумался, разослал кого по берегу, кого по морю: бочку искать.
Увидали слуги невиданный дворец и сад, подъехали, спрашивают:
— Эй, хозяин, откуда ты прибыл? Что царю сказать?
Вышел Емеля на крыльцо, говорит:
— Скажите царю, что я его в гости жду. Всё ему объясню сам.
Вернулись слуги к царю, докладывают:
— Бочки нет нигде, а на пустом месте объявился дворец и сад. Хозяин — писаный красавец — в гости тебя зовёт.
— Кто это посмел на моей земле дворец построить?! Карету!
Подъехал царь ко дворцу Емели. Вышел из кареты и остолбенел: стоит на крыльце Марья- царевна, а рядом с ней такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Смотрит на них царь, рот открыл, глаза вытаращил...
Ни слова сказать, ни шагу ступить не может.
— Что, батюшка, или не рад, что мы живы? — спрашивает царевна.
Опомнился царь, поднялся на крыльцо, обнял дочь и говорит:
— Доченька! Как я боялся, что больше не увижу тебя! Да скажи ты мне, что это за добрый молодец рядом с тобой стоит?
— Не узнал меня, царь? Емеля я. На печи к тебе приезжал!
— Да как же узнать тебя?! Красавцем ты стал! Марьюшка, Емеля, простите меня, старого. Женись, Емеля, на Марье. Бери в приданое за ней моё царство. А я буду глядеть на вас, радоваться.
Тут и свадьбу сыграли. Пировали и во дворце, и в саду. Всяк, кто приходил поздравить молодых, ел пироги, пил мёд, квас, а угощенья словно и не уменьшалось. Целый день шло веселье.
Царствовал Емеля долго. Был добрым и справедливым. Тут и сказке конец. Кто дослушал — молодец!
Никита Кожемяка
В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел её, а крепко- накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлёт её домой. Собачонка записочку отнесёт и ответ принесёт.
Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.
— Есть, — говорит змей, — в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней.
Как ушёл змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка; он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручать.
Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошёл его просить выручить их дочку из тяжёлой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя — испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошёл.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слёзы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил её смолою, весь пенькою обмотался и пошёл.
Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, брёвнами завалился и к нему не выходит.
— Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! — сказал Кожемяка и стал уже брёвна руками разбрасывать.
Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.
Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:
— Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я — в другой.
— Хорошо, — сказал Никита. — Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в неё змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провёл Никита борозду от Киева до самого Чёрного моря и говорит змею:
— Землю мы разделили — теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.
Стали воду делить — вогнал Никита змея в Чёрное море, да там его и утопил.
Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют её на память о Никите Кожемяке.
___________________________________
Пуд — русская мера веса, равная примерно 16 килограммам.
Сажень — русская мера длины, равная 2,1 метра.
Похожие статьи:
Сказка «Почему звери друг от друга отличаются»
Нет комментариев. Ваш будет первым!