Главная → Семейная библиотека → Рассказы для детей → Николай Сладков. Рассказы

Рассказы Сладкова для 3 класса для внеклассного чтения читать онлайн

Рассказы о животных для младших школьников

Краткая биография Сладкова Николая Ивановича

Сладков Николай Иванович (1920-1996) родился 5 января 1920 года в Москве, но всю жизнь прожил в Ленинграде. С детства он любил природу, интересовался ею и со второго класса начал вести дневник «Тетрадь наблюдений», куда записывал свои первые впечатления о природе и наблюдения за животными и растениями. Н. И. Сладкое занимался фотоохотой, выдвинув призыв «Не бери в лес ружье, возьми в лес фоторужье». Во время войны Николай Иванович добровольцем ушел на фронт, прослужив военным топографом. В мирное время он остался верен избранной профессии, которая помогла ему в работе над книгами. Николай Иванович Сладкое является автором более 60 книг. Первую книгу «Серебряный хвост» он написал в 1953 году. Среди наиболее известных и любимых детьми книг Николая Сладкова такие, как «Безымянной тропой», «Капли солнца», «Планета чудес», «В лес по загадки», «Разноцветная земля». Вместе с Виталием Бианки, который был для Сладкова учителем, другом и единомышленником, он несколько лет выпускал радиопередачу «Вести из леса». Писатель много путешествовал, и впечатления от этих путешествий отражены в его книгах. В рассказах Сладкова о природе, поучительных и добрых, содержатся мысли о необходимости защищать природу, охранять ее исчезающие виды, беречь красоту родной земли. Их легкий, доступный язык передает тайны и разнообразие окружающего мира.

Нечеловеческие шаги

Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег еще кое-где, а в теплом ельнике на бугре уже сухо.

Я вхожу в густой ельник, как в темный сарай. Стою, молчу, слушаю.

Вокруг черные стволы елей, за ними холодный желтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...

И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжелые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело груженная лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.

Тяжелые шаги затихли: послышались легкие, суматошные, торопливые.

Шажки легкие догоняли тяжелые. Топ-топ-шлеп - и остановка, топ-топ-шлеп - и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжелые.

Я прислонился спиной к стволу.

Под елками стало совсем темно, и только мутно белело между черных стволов болото.

Зверь рыкнул опять - как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.

Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык - как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся как вулкан.

Легкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескалась вода.

Я давно уже понял, что это медведи: дите и мама.

Дите не поспевает, отстает, а мама чует меня, сердится и волнуется.

Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.

Я хорошо ее понял: предупреждает она убедительно.

Тяжелых шагов не слышно: медведица ждет. А легонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлепнули - не отставай! Вот шаги грузные и легкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлеп-шлеп-шлеп! Все дальше, все тише. И смолкли.

И опять тишина. Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.

В черных лужах вспыхнули звезды.

Каждая лужа - как распахнутое в ночное небо окно.

Жутковато шагать в эти окна прямо на звезды.

Не спеша я бреду к своему костру. Сладко сжимается сердце.

А в ушах гудит и гудит могучий зов леса.

Пылесос

Старая история: воробей, пока не прилетели скворцы, решил скворечник занять. Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток.

Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз.

Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер. И тоже следит: поплывет перо или штопором вниз закрутится?

Все старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки!

Легко сказать - ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить.

Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки. Кожица от личинок, перхоть от пера - самая дрянь!

Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток!

Я стою, жду.

Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника - из всех щелей! – завихрилась пыль. Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул. И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил!

Что там у него - вентилятор или пылесос? Ни то и ни то. Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль - сам себе пылесос, сам себе вентилятор!

Чист скворечник, как стеклышко.

Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.

Лебеди

Лебеди раздраженно кивали: они сердились, что на них смотрел человек.

Это были лебеди-кликуны, белые, как морская пена, с тонкими строгими шеями и литыми из золота клювами.

Тут и там в небе белые косяки: напряженно вытянутые шеи, мерные взмахи крыльев.

С неба, с воды, со льдин звучат неумолчные лебединые голоса. В них тонет все: звон торопливых утиных крыльев, ленивый гогот гусей, заунывные посвисты кроншнепов и радостные взвизги чибисов.

Несколько лебедей сплылись клюв в клюв, потом разом вытянули шеи вверх, раскрыли клювы и затрубили. Хлещут белые крылья, взбивая кипучую пену, всплескивая каскады воды. Огромная кувшинка-лилия на воде из белых тел - лепестков и тонких шей - тычинок! Это знаменитый танец лебедей и лебединая песня.

Так лебеди встречают весну.

Каждую весну останавливаются на болоте для отдыха стаи уток и лебедей. Так было испокон веков, так есть и сейчас. И как бы хотелось, чтобы это осталось и в будущем. Ведь нет больше на земле городов, где бы дикие лебеди встречались на конечной остановке трамвая. Да и на всей-то земле осталось лебедей не так-то уж много.

Да и не в том только дело. Что сможет заменить зеленое болотце с белыми лебедями? Не павильон же смеха с кривым зеркалом или площадка для бега в мешках, которые тут хотят выстроить?

На берегу - на краю земли! - можно сидеть часами. Волны воды и ветра. То потянет теплом и водорослевой прелью, то пахнёт пронзительной свежестью синей воды. Блеклый, захламленный берег, унылая быль у ног и рядом - перед глазами! - синяя сказка с белыми льдинами и белыми птицами.

Медленные вереницы сказочных птиц с изогнутыми шеями плывут вдоль лазоревой кромки льда. Медленные косяки тянут вдоль сизого бока белого облака. С воды и с неба далекими колоколами плывут лебединые клики. Клики кликунов-лебедей.

Лебеди лежат и стоят на льдинах. Или бегут по воде, натужно устремив вперед шею и звучно шлепая широкими черными лапами.

Взлетев, плывут над водой, плавно загребая под себя струи ветра. И крылья их поскрипывают, как на шарнирах. А то с лету плюхаются на волны, воздев крылья, как руки, и буруня воду крутой белой грудью.

Потягиваются, охорашиваются, перебирают перья. Смотрят на свое отражение.

Почему на этих птиц можно смотреть часами? Не задерживается же глаз на вздорных, крикливых утках, суетливо снующих тут же?

Есть в этих величавых и медлительных птицах что-то такое, что заставляет всех - от мала до велика! - поднимать лицо в небо: «Смотрите, летят лебеди!» И долго-долго провожать их глазами.

Целая жизнь

Прилетел на скворечник скворец. На ноге колечко - знакомый! Шестой год он живет у меня в скворечнике.

Каждую весну он прилетает на скворечник, осматривает его со всех сторон, забирается внутрь, долго там шуршит и ворочается. Потом садится на крышу и негромко поет. Негромко, но с наслаждением: трещит, пощелкивает и высвистывает от удовольствия, как разыгравшийся поросенок. Клюв золотой в небо, глаза закатывает, крылышками разводит. А сам то петухом, то ягненком, то кошкой мяукнет, то собачонкой протявкает. Соскучился на чужбине по дому...

Потом со скворчихой чистят скворечник, птенцов выводят. Вместе растят, вместе на выгоны улетят с ними.

Осенью, перед отлетом, скворец прилетал на скворечник один. Есть у скворцов такое правило: прилетать перед отлетом к гнезду. Посидеть в тишине, перышки на солнце почистить, помурлыкать под нос. А потом - на юг. В страны дальние, земли чужие, за синий горизонт.

Но чуть весна - мой скворец тут как тут! На скворечнике сидит, песни поет, крылышками разводит. И колечко на лапке блестит.

И так вот уже шесть лет...

Шесть раз я говорил ему весной «здравствуй» и пять раз осенью сказал «до свиданья».

И стал замечать, что скворец мой постарел.

В первую весну, помню, он весь от песен дрожал! Перья на горлышке дыбом. Весь блестит, будто маслом намазанный.

В шестую весну смотрю - и глазам не верю. Сидит в летке, чуть только нос высунул. Поет нехотя: свистнет и помолчит, свистнет и помолчит, будто сам себя слушает. Других птиц не передразнивает, голоса их позабыл, что ли.

Свистел, свистел, пригрелся на солнышке - и задремал. И это в разгар пения! Голову свесил, носом «клюет» и глаза закрыл. Никогда такого с ним не бывало.

В шестую осень только раз к пустому скворечнику прилетел. Посидел, помолчал, колечко на лапке потрогал.

- До свиданья! - сказал я ему. В шестой раз сказал «до свиданья».

Пришла весна. Опять прилетел скворец на скворечник, но не тот, не мой, без кольца. Может, сосед его, может, сын. Молодой, горластый и непоседливый. И блестит, будто маслом намазанный!

А старик не вернулся. Где-то ветер перья его разнес? Прощай, старый скворец, - в последний раз. Здравствуй, молодой,- в первый!

Дятлово колечко

Дятел - мастер на разные штучки.

Может дупло выдолбить. Ровное, круглое, как пятачок.

Может станок для шишек смастерить. Втиснет шишку в него и выколачивает семена.

Есть у дятла и барабан - звонкий упругий сучок.

Надолбится, набарабанится - захочет пить.

На этот случай есть у дятла питьевое колечко. Его он тоже делает сам.

На землю дятел спускаться не любит: коротконогий он - неловко ему на земле. Не летает он и на водопой - на речку или к ручью. Пьет как придется. Зимой схватит снежку, летом слизнет росинку, осенью - капельку дождя. Дятлу немного надо. И только весной - дело особое. Весной дятел любит пить березовый сок. Для этого и делает дятел питьевое колечко.

Колечко, наверное, видели все. Даже на березовых поленьях. Дырочка к дырочке на березовой коре - колечком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сделано не как-нибудь, а всегда кольцом... Я стал следить и понял, что дятел... и не думает делать кольца!

Он просто дырочку в березе пробьет и слизнет капельку сока. Немного погодя опять прилетит: ведь на дырочке набухает сок. Сядет так, чтобы удобно было слизнуть, слизнет набухшую каплю - вкусно. Да жалко, сок из старой проклювинки тихо течет. Дятел чуть голову вбок отведет и пробивает новую дырку.

Еще прилетит - садится уже под новую дырочку, старая-то заплыла. Выпьет из новой сок - рядом свежую дырочку продолбит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не трогаясь с места, удобно клювом достать.

Дел весной много: дупло, барабан, станок. Охота и покричать: прямо в горле все пересохло! Потому то и дело летит на березу - горлышко промочить. Сядет, лизнет, добавит к ряду проклювинку. Так и получается на березе колечко. И ничто другое получиться не может.

Жаркая идет весна.

Кольцует дятел березы. Нижет колечко к колечку.

Мастер дятел на штуки.

Любитель цветов

Весной все рады цветам. За долгую зиму стосковались глаза по яркому и цветному.

Ребята в лесу собирают цветы.

Спешат на первые цветы бабочки, пчелы и мухи.

И рябчик туда же: ива цветет - он на иве, черника и голубика - он к ним. Зацветут незабудки - не забудет и незабудки.

Ребята складывают из цветов букеты; букеты нежны, красивы, пахучи.

Бабочки и пчелы угощаются на цветах. Цветы для них - расписные скатерти-самобранки. Садись и веселись: и мед, и нектар, и сок.

А рябчик цветы ест! Оказывается, они еще и вкусны! И очень любит незабудки. Наверное, у них особый, незабываемый вкус.

Все любят цветы. Только каждый по-своему.

Чижик

Ласточка день начинает, соловей кончает. А между ласточкой и соловьем любит петь скворец. В песне скворчиной чего не услышишь: есть там и ласточка, есть соловей и много других птиц. И никого это не удивляет: все знают, что скворец - пересмешник.

Знали это и мы, но скворец нас удивил. Сидел он на лиловой ольшинке у дома, взмахивал крыльями и насвистывал «Чижика»! Здорово так высвистывал: «Чижик, чижик, где ты был?» Потом разная скворчиная болтовня, тягучий печальный свист - и опять бодро и весело: «Чижик, чижик, где ты был?»

Мы постучали в дверь ближнего дома. Вышел паренек, посмотрел на нас, потом на скворца и сказал:

- Мой скворчик. Я научил.

Случилось все так. Выпал прошлым летом из скворечни голопузый скворчонок. Мальчонка хотел его назад положить, да не смог: уж больно тонок был у скворечни шест. Стал он кормить сироту рубленым яйцом и творогом. Скворчонок быстро рос и скоро стал есть сам: кормилец за стол - приемыш на стол, поилец за чай - скворчонок в чай. Тут обоих из-за стола долой!

Сидит кормилец в углу и «Чижика» под нос свистит. Сидит скворчонок у него на плече и прямо в рот смотрит. Сидел так, смотрел, да и сам «Чижика» выучил. И назвали за это скворчонка Чижиком.

Осенью дикие скворцы сбились в стаи и потянулись на юг. Жалко мальчишке стало Чижика, вынес он его на луг и подпустил к дикой стайке. Прошумели птичьи крылья, и нет никого.

Долго тянулась зима.

Мальчишка скучал без скворца и один насвистывал «Чижика».

А скворец его не забыл: примчался весной жив и здоров! Слушали мы скворца до соловьиного часа. Не близка была его дорога домой: крошечная птаха и необъятный горизонт.

Где, бродяжка, зиму зимовал, какие земли видел?

Чижик, Чижик, где ты был?

Лесные тайнички

Лес густой, зеленый и полон шорохов, писков, песен.

Но вот вошел в него охотник - и мигом все спряталось и насторожилось. Как волна от брошенного в воду камня, покатилась от дерева к дереву тревога. Все за кусток, за сучок - и молчок.

Теперь хочешь увидеть - сам стань невидим; хочешь услышать - стань неслышим; хочешь понять - замри.

Я это знаю. Знаю, что из всех лесных тайничков следят за мной быстрые глаза, влажные носы ловят бегущие от меня струйки ветра. Много кругом зверьков и птиц. А попробуй найди!

Я пришел сюда повидать сплюшку - крохотную, со скворца, сову.

Целые ночи она, как заведенная, кричит свое: «Сплю! Сплю! Сплю!» - будто лесные часы тикают: «Тик! Тик! Тик! Тик!..»

К рассвету станут лесные часы: сплюшка смолкнет и прячется. Да так ловко прячется, будто ее никогда в лесу и не было.

Голос-то сплюшки - ночные часы - кто не слышал, а вот какая она на вид? Я знал ее только по картинке. И так мне захотелось увидеть ее живьем, что я целый день пробродил по лесу, каждое дерево, каждую ветку осматривал, в каждый куст заглядывал. Устал. Проголодался. Но так и не нашел ее.

Сел на старый пень. Молчу, сижу.

И вот, глядь, откуда ни возьмись - змейка! Серая. Плоская головка на тонкой шее, как почка на стебельке. Выползла откуда-то и глядит мне в глаза, будто чего ждет от меня.

Змейка - она пролаза, должна все знать.

Я ей и говорю, как в сказке:

- Змейка, змейка, поведай мне, где спряталась сплюшка - лесные часы?

Змейка подразнила меня язычком да юрк в траву!

...И вдруг, как в сказке, открылись передо мной лесные тайнички.

Длинно-длинно прошуршала в траве змейка, показалась еще раз у другого пня - и вильнула под его обомшелые корни. Нырнула, а из-под них вывернулась большая зеленая ящерица с синей головой. Точно кто-то вытолкнул ее оттуда. Прошуршала по сухому листу - и шмыг в чью-то норку.

В норке другой тайничок. Хозяйкой там тупоморденькая мышка-полевка.

Испугалась она синеголовой ящерицы, выскочила из отнорка - из темноты на свет, - заметалась-заметалась - и шасть под лежачую колодину!

Поднялся под колодиной писк, возня. Там тоже оказался тайничок. И целый день спали в нем два зверька - сони-полчки. Два зверька, похожие на белочек.

Выскочили из-под колодины сони-полчки, ошалели от страха. Хвосты ершом. Взвинтились по стволу. Поцокали - да вдруг опять им страшно стало, еще выше по стволу винтом кинулись.

А выше в стволе - дупло.

Сони-полчки хотели в него - и сшиблись у входа лбами. Пискнули от боли, кинулись опять обе сразу - да так вместе в дупло и провалились.

А оттуда - фык! - маленький дупляной чертик! Ушки на макушке что рожки. Глаза круглые, желтые. Сел на сучок, спиной ко мне, а голову так завертел, что смотрит на меня в упор.

Конечно, не чертик это, а сплюшка - ночные часы!

Я моргнуть не успел, она - раз! - и в листву. И там завозилось, запищало: тоже кто-то таится.

Так от дупла к дуплу, от норки к норке, от колоды к колоде, от куста к кусту, от щели к щели шарахается от страха лесная мелюзга, открывая мне свои ухороночки-тайнички.

От дерева к дереву, от куста к кусту, как волна от камня, катится по лесу тревога. И все прячутся: скок-скок за кусток, за сучок - и молчок.

Хочешь увидеть - стань невидим. Хочешь услышать - стань неслышим. Хочешь узнать - затаись.

Веселая игра

Притащила лиса лисятам мышей на обед. А лисята сыты - давай с мышами играть. Двое одну мышь схватили - тянут-потянут. А один сразу трех мышей в пастишку - хап! Только хвостики висят.

Играли, пока не надоело. Тогда мышей бросили - в нору залезли. Легли у входа, мордочки на передние лапки положили - смотрят из темной норы на светлый мир. И видят: прилетели к норе мухи. Закружили, зажужжали. За мухами - птичка трясогузка. Тоненькая такая, серенькая. Хвостиком качает и ножками семенит. Пробежит и остановится, пробежит и остановится. А остановится - и закачает хвостиком. На мух смотрит.

Съежились лисята. Трясогузка вправо, и лисьи глаза вправо, трясогузка влево - глаза влево. Так и перекатываются.

Лисята как выскочат! Чуть-чуть птичку не поймали.

Опять в нору забились - караулят.

Опять слетелись мухи. За мухами - трясогузка. У самой норы хвостиком дразнит.

Лисята как выскочат - чуть не поймали!

Тут уж и не поймешь: игра это или охота?

Вот в который раз выскочили - и опять зря. Сбились в кучу. А сверху, с синего неба, нависла тень, заслонила солнце. Кинулись лисята в нору - еле протиснулись.

Это орел их припугнул.

Видно, еще молодой орел, не бывалый. Тоже, наверное, играл - у всех зверят да и у птиц все игры в охоту. Только игрушки у всех разные. У одних - мыши, у других - лисята. Играй да поглядывай!

А удобная это игрушка - мышь. Хочешь - в охоту с ней играй, хочешь - в прятки. А надоело - хап! - и съел.

Почему зяблик - зяблик?

Давно я дознавался: почему зябликов зябликами зовут?

Ну славка-черноголовка - понятно: у самчика беретик черный на голове.

Зарянка - тоже ясно: поет всегда на заре и нагрудничек у нее цвета зари.

Овсянка - тоже: на дорогах всю зиму овес подбирает.

А вот почему зяблик - зяблик?

Зяблики ведь совсем не зяблики. Весной прилетают, как только снег сойдет, осенью часто до нового снега задерживаются. А бывает, кое-где и зимуют, если корм есть.

И все-таки назвали вот зяблика зябликом!

Этим летом я, кажется, эту загадку разгадал.

Шел я по лесной тропинке, слышу - зяблик гремит! Здорово поет: головку запрокинул, клюв разинул, на горлышке перышки дрожат - будто он горло водой полощет. И песенка из клюва так и брызжет: «Витт-ти-ти-ти, ви-чу!» Даже хвостик трясется!

И тут вдруг тучка наплыла на солнце: накрыла лес тень. И зяблик сразу сник. Нахохлился, насупился, нос повесил. Сидит недовольный и уныло так произносит: «Тр-р-р-р-рю, тр-р-р-р!» Будто у него от холода «зуб на зуб» не попадает, этаким дрожащим голоском: «Тр-рю-ю!»

Кто такого увидит, сразу подумает: «Ишь зяблик какой! Чуть солнце за тучку, а он уже и нахохлился, задрожал!»

Вот почему зяблик стал зябликом!

У всех у них такая повадка: солнце за тучу - зяблики за свое «трю». И ведь не от холода: зимой-то и похолоднее бывает.

Разные на этот счет есть догадки. Кто говорит - у гнезда беспокоится, кто - перед дождем так кричит. А по-моему, недоволен он, что солнце спряталось. Скучно ему без солнца. Не поется! Вот он и брюзжит.

Впрочем, может, и я ошибаюсь. Разузнайте-ка лучше сами. Не все же вам готовенькое в рот класть!

Певчая дорожка

Разные в лесу бывают дороги. Бывают такие, что прямо пойдешь - назад не вернешься, налево пойдешь - в чащобе заблудишь, направо пойдешь - в болоте увязнешь. Ну их, такие дорожки-то! Но бывают в лесу и другие. Такие бывают, что пройдешь по ней раз да на всю жизнь и запомнишь. И опять к ней вернешься.

Вот было однажды. Шел я по лесной дороге и держал в руке листок. Простой листок из тетрадки. На листке написано: «Там, где развилка на Звениречку и Васильки, - кричит дергач». Я стою на развилке. В клинышке, между дорогами, птица кричит: «Зря-зря! Зря-зря!» Так только один дергач может кричать, у него одного такой голосище.

«Та самая развилка! - догадываюсь я. - На Звениречку и Васильки!»

Иду и читаю: «Две тропинки-вилюшки. У которой поет зарянка - в болото заведет, а у которой теньковочка - выведет к Василькам».

«Это какая же Васильковская?» - думаю. И ухом угадываю: вот она! Теньковка около отвилка поет. Поет и выговаривает: «Те-тень-ка, те-тень-ка!»

Здорово действуют певчие указатели! И столбов ставить не надо.

Придумываю, как отвечу прохожему, если он спросит меня про путь.

«Пожалуйста, - попросит, - укажите мне, как к Василькам выйти? Совсем в лесу закружился».

И я отвечу:

«Это проще простого. В лесу не то что в городе. В городе и смотреть надо, и встречных расспрашивать. А тут только слушать. Идите все прямо до той развилки, у которой дергач крякает. Сворачивайте направо и шагайте до тропинки с теньковкой. По этой тропинке все прямо и прямо, пока не услышите овсянку. От овсянки налево - тут вам и Васильки». Что за чудо-до рожка!

Идти да идти по такой: и прямо, и налево, и направо!

И я до овсянки дошел. Сидит на ветле сгорбившись и распевает: «Неси-неси-неси нетруси-и!»

Свернул налево - и тут тебе и деревня.

Здорово, что ни говори! Прочитал на листочке и шагай - не заблудишься. Лучше всякого путеводителя. Лучше, потому что любой путеводитель быстро стареет. А песни никогда не стареют.

А теперь пора открыть маленькую тайну. Записи-то на листке сделал я сам, только много-много лет назад. И вот, после долгой разлуки, снова вернулся в родные места. Нашел старую дорогу, но перекрестки все позабыл. Так и плутал бы по перекресткам, если бы не птицы да не листок с полинялыми буквами. А теперь вышел без запинки. Птицы песенками указали путь. Только пели теперь, конечно, уже правнуки тех, что пели тут когда-то. Они остались верными месту. Никакие другие указатели не продержались бы в лесу такой срок.

Как ясно представил я себя мальчишкой, который шел тут с блокнотом давным-давно, слушал птиц и записывал свои первые наблюдения! Стало радостно: я вернулся, я тоже остался верным своей лесной дороге.

Топик и Катя

Дикого сорочонка назвали Катей, а крольчонка домашнего - То- пиком. Посадили домашнего Топика и дикую Катю вместе.

Катя сразу же клюнула Топика в глаз, а он стукнул ее лапой. Но скоро они подружились и зажили душа в душу: душа птичья и душа звериная. Стали две сироты друг у друга учиться.

Топик стрижет травинки, и Катя, на него глядя, начинает травинки щипать. Ногами упирается, головой трясет - тянет изо всех своих птенцовых сил. Топик нору роет - Катя рядом крутится, тычет носом в землю, помогает рыть.

Зато когда Катя забирается на грядку с густым мокрым салатом и начинает в нем купаться - трепыхаться и подскакивать, - к ней на обучение ковыляет Топик. Но ученик он ленивый: сырость ему не нравится, купаться он не любит, и поэтому он просто начинает салат грызть.

Катя же научила Топика воровать с грядок землянику. Глядя на нее, и он стал объедать спелые ягоды. Но тут мы брали веник и прогоняли обоих.

Очень любили Катя и Топик играть в догонялки. Для начала Катя взбиралась Топику на спину и начинала долбить в макушку и щипать за уши. Когда терпение у Топика лопалось, он вскакивал и пытался удрать. Со всех своих двух ног, с отчаянным криком, помогая куцыми крыльями, пускалась вдогонку Катя. Начиналась беготня и возня.

Однажды, гоняясь за Топиком, Катя вдруг взлетела. Так Топик научил Катю летать. А сам потом научился от нее таким прыжкам, что никакие собаки стали ему не страшны.

Так вот и жили Катя и Топ. Днем играли, ночью спали на огороде. Топик в укропе, а Катя на грядке с луком. И так пропахли укропом и луком, что даже собаки, глядя на них, чихали.

Сорока-воровка

Сорока-воровка деток кормила. Яичко украла-этому дала. Птенчика утащила - этому дала. А этому не дала: больше украсть не вышло.

Этот терпел-терпел да как заорет! Тут и попался мне в руки.

Я рад: сорочонка поймал!

Принес домой, посадил в корзину. А он в корзине сидеть не хочет. Хочет, как все, на стуле. Сидит и орет. Так рот разевает, что страшно: как рот пополам не разорвется!

Заметался я с места на место.

В одном месте слепня поймал, в другом жука нашел. Сунул со- рочонку в рот, а ему мало. Крыльями трясет, рот не закрывает, а уж орет так орет!

Я все места обегал - ничего не нашел. А сорочонок со стула слез, стал за мной гоняться.

Я в буфет - крошки собрал, в кладовую - творогу взял, в огород - клубничку сорвал.

А ему все мало. Клеваться начал.

Что делать? Я к соседям во двор. Из тазика рыбку утащил, с кустов смородины нащипал, на сливу за сливами полез. Тут-то меня и поймали: что тут за сорока-воровка?

Первый раз в жизни подумал я о сороке хорошо. Чем она виновата? Этому дай, этому дай, а взять-то где?

Меня вон один сорочонок и тот чуть до воровства не довел. А у нее их пять!

Ночные охотники

Сидел я в лесной избушке при свете лампы. В окно постучали. Я поднял глаза. На черном стекле, с той стороны, билась большая ночная бабочка! Она прилетела из ночного леса на огонек и билась в стекло так отчаянно, будто за ней гнались. Я хотел открыть окно и выпустить бабочку, но вспомнил про комаров и передумал.

Но только я опять взялся за дело - по стеклу зацарапали. Кот! Глазищи дикие, усы торчком, а лапой на стекле бабочку ловит. Прижал бабочку мягкой пятерней, нос свой розовый под лапу сунул и зашевелил усами - съел. Охотничек...

- Брысь! - крикнул я.

Кот не ушел. Он, видно, знал, что на свет прилетят еще бабочки. Тогда я вышел во двор.

Ночь темная и теплая. Свет из окна похож на луч прожектора. И в этом луче, как пылинки на солнце, толкутся ночные насекомые: мотыльки, бабочки, комары. Там, где свет из окна совсем слабый, носились быстрые тени. Мелькнет что-то, потом слышится хруст, и сверху, сверкая, летят бабочкины крылышки. Хруст - и падают жесткие надкрылья жуков. Летучие мыши разбойничают!

Долго я следил за ночной охотой. Увидел я еще, как метнулся кто-то из темноты на пролетающую летучую мышь, скогтил ее и пропал. Не узнать бы кто, да невидимка голос подал: «Ку-вит, ку-вит!»

Сыч! Ну и ловкач! А я раньше и не знал, что сычи летучих мышей ловят. Да и все тут было ново: коты на бабочек охотятся, птицы на мышей...

Из черного ночного леса доносятся незнакомые голоса - значит, и там есть охотники. Да, может, такие, что... Лучше, пожалуй, в сторожку уйти!

Карлуха

Карлуха - вороненок. Живет он во дворе. Тут он делает все, что хочет. А больше всего он хочет - прятать.

Прятать все, что только в клюв попадет. Корка попадет - корку спрячет, кожура от колбасы - кожуру, камешек - камешек. Прячет он так. Шагает и по сторонам смотрит, а как высмотрит местечко укромное - тык в него носом! Положит и сверху травой прикроет. Оглядится - никто не видел? - и опять пошагает. Еще что-нибудь прятать.

Раз он пуговицу прятал.

Сунул ее в самую густую траву. Ромашки там росли, колокольчики, колоски разные и метелки. Стал пуговицу травой прикрывать. Пригнул колосок, а колосок распрямился. Метелочку пригнул - и метелочка выпрямилась. Ромашку наклонил - и ромашка поднялась. Колокольчик согнул - и колокольчик поднялся! Ста- рался-старался, прятал-прятал, а пуговица сверху лежит. Вот она. У всех на виду. Любая сорока украдет.

Растерялся Карлуха. Даже крикнул от удивления. Забрал свою пуговицу и на новое место пошагал прятать.

Сунул в траву, колосок пригнул - а тот распрямился. Колокольчик нагнул - а тот поднялся!

А сороки уже близко в кустах тарахтят, прямо как спички в коробке. Вот-вот пуговицу увидят. Скорей запихнул Карлуха ее под кирпич. Побежал, щепочку принес, заткнул дырочку. Моху нащипал - все щелочки законопатил. Камешек сбоку привалил. И для верности еще и сам сверху на кирпич сел.

А сороки нахальные все равно тарахтят! Уж, наверное, замышляют что-то.

Карлуха сердится. Ромашку сорвал, лапой прижал, клювом лепестки ощипывает - так и летят во все стороны. А мне со стороны кажется, что он на ромашке гадает: украдут - не украдут, украдут - не украдут?

И все-таки пуговицу ту сороки у Карлухи украли.

Загадочный зверь

Кошка ловит мышей, чайка ест рыбу, мухоловка - мух. Скажи, что ты ешь, и я скажу, кто ты.

И слышу я голосок:

- Угадай, кто я? Я ем жуков и муравьев!

Я подумал и твердо сказал:

- Дятел!

- Вот и не угадал! Еще я ем ос и шмелей!

- Ага! Ты птица осоед!

- Не осоед! Еще я ем гусениц и личинок.

- Гусениц и личинок любят дрозды.

- А я не дрозд! Еще я грызу сброшенные лосями рога.

- Тогда ты, наверное, лесная мышь.

- И вовсе не мышь. Бывает, я сама ем даже мышей!

- Мышей? Тогда ты, конечно, кошка.

- То мышка, то кошка! И совсем ты не угадал.

- Покажись! - крикнул я. И стал вглядываться в темную ель, откуда слышался голосок.

- Покажусь. Только ты признай себя побежденным.

- Рано! - ответил я.

- Иногда я ем ящериц. А изредка рыбу.

- Может, ты цапля?

- Не цапля. Я ловлю птенцов и таскаю из птичьих гнезд яйца.

- Похоже, что ты куница.

- Не говори мне про куницу. Куница - мой старый враг. А ем я еще почки, орехи, семена елок и сосен, ягоды и грибы.

Я рассердился и крикнул:

- Скорей всего, ты свинья! Ты лопаешь все подряд. Ты одичавшая свинья, которая сглупу забралась на елку!

- Сдаешься? - спросил голосок.

Ветки качнулись, раздвинулись, и увидел я... белку!

- Запомни! - сказала она. - Кошки едят не только мышей, чайки ловят не только рыбу, мухоловки глотают не одних мух. А белки грызут не только орешки.

Сорочий клад

Клад я нашел там, где кладу и должно быть, - в папоротнике. В сказках клад скрывается под цветущим папоротником. Мой папоротник не цвел, да и не может папоротник цвести, но клад под ним сказочный. На черной земле, под зеленой замшелой корягой, лежали драгоценные камни, золото и серебро.

Когда солнце пробивалось сквозь резные листья, то золото становилось золотистее золота, серебро - серебристее серебра, а драгоценные камни горели ярче радуги. Несмотря на то что это было совсем и не золото, вовсе не серебро и тем более не драгоценные камни. На черной земле, под корягой, лежали цветные стекляшки, «золотые» и «серебряные» бумажки от конфет. Лежали пуговицы, бусинки, разноцветные камешки. И даже железный перочинный нож.

Это конечно же был чей-то клад. Какого-то жителя леса.

У жителей леса бывает гнездо или нора, где они растят детей. Бывает спальня, где они спят. Бывает, наконец, кладовая, где хранятся запасы еды. Но у них не бывает потайных сундуков с украшениями и безделушками.

Кому понадобился этот хлам? Ни съесть его, ни выпить, ни сделать подстилку.

Но кто-то живет в этом овраге, кому дороги яркие никудышки.

Кто?

Ночью никто не пришел. Мерцали в кустах гнилушки, уныло скулили комары да перешептывались листья осины.

Днем проползла змея - черная с красным глазом.

Потом послышался шум - и выскочила сорока!

В клюве она держала ложку.

Знакомая ручная сорока. Она жила у соседей.

Вот чей это тайник.

Не гнездо, не спальня, не кладовая, а шкатулка с яркими безделушками!

Я попробовал взять - она подняла крик.

Тогда я взял только ножик и ложку. Остальное оставил сороке. Мне стекляшек не нужно. Но зачем все это ей?

Тайна скворечника

В галочниках живут галки, в синичниках - синицы. А в скворечниках должны быть скворцы. Все ясно и просто.

Но в лесу редко бывает просто...

Знал я скворечник, в котором жила... сосновая шишка! Она высовывалась из летка и шевелилась!

Помню, когда я подошел к скворечнику, шишка в летке задергалась и... спряталась!

Я быстро шагнул за дерево и стал ждать!

Напрасно!

Лесные тайны так, походя, не разгадываются. Лесные тайны прячутся в дождях и туманах, скрываются за буреломы и болота. Каждая за семью замками. И первый замок - это комары; они испытывают терпение.

Но какое уж тут терпение, когда шишка в летке поворачивается, как живая!

Я взобрался на дерево, сорвал со скворечника крышку. По самый леток скворечник был набит сосновыми шишками. И больше в нем ничего не было. И не было живой шишки: все лежали неподвижно.

Так и должно быть: больно быстро захотел разгадать. Попьют еще комары твоей кровушки!

Я выбросил из скворечника все шишки и слез с дерева.

Через много дней, когда ночи стали холодными и исчезли комары, я снова пришел к лесному скворечнику. На этот раз в скворечнике поселился березовый лист!

Я долго стоял и смотрел. Листик насторожился, выглянул из летка и... спрятался!

Лес шуршал: опадали побитые заморозком листья. То мелькали они в воздухе, как иволги - золотые птицы, то сползали с шорохом по стволам, как рыжие белки. Вот осыплется лес, прибьют осенние дожди травы, запорошит землю снег.

И останется тайна неразгаданной.

Я опять полез на дерево: не ждать же другого лета!

Снял крышку - скворечник до летка набит сухими березовыми листьями.

И больше ничего.

И живого листика нет!

Поскрипывает береза.

Шуршат сухие листья.

Скоро зима...

Я вернулся на другой же день.

- Посмотрим! - пригрозил я скворечниковой невидимке. - Кто кого перетерпит!

Сел на мох, спиной привалился к дереву.

Стал смотреть.

Листья кружат, поворачиваются, порхают; ложатся на голову, на плечи, на сапоги.

Сидел я, сидел, да вдруг меня и не стало! Так бывает: ты идешь - тебя все видят, а встал, затаился - и исчез. Теперь другие пойдут, и ты их увидишь.

...Дятел прицепился с лету к скворечнику да как застучал! А из него, из таинственного жилья живой шишки и живого листика, выпорхнули и полетели... мыши! Да нет, нелетучие, а самые обыкновенные, лесные желтогорлые. Летели, как на парашютах, растопырив лапки, попадали все на землю: от страха глаза на лоб.

Была в скворечнике их кладовая и спальня. Это они поворачивали, мне на удивление, шишки и листики в летке. И успевали удрать от меня незаметно и тайно. А дятел свалился им прямо на головы; быстрота и внезапность - хороший ключ к лесным тайнам.

Так скворечник превратился в... мышатник.

А во что, интересно, могут превратиться синичник и галочник?

Что ж, походим - узнаем...

Трясогузкины письма

У калитки в сад прибит почтовый ящик. Ящик самодельный, деревянный, с узкой щелью для писем. Почтовый ящик так долго висел на заборе, что доски его стали сырыми и в них завелся древоточец.

Осенью залетел в сад дятел. Прицепился к ящику, стукнул носом и сразу угадал: внутри древоточина! И у самой щели, в которую опускают письма, выдолбил круглую дырку.

А весной прилетела в сад трясогузка - тоненькая серенькая птичка с длинным хвостиком. Она вспорхнула на почтовый ящик, заглянула одним глазком в дырку, пробитую дятлом, и облюбовала ящик под гнездо.

Трясогузку эту мы прозвали Почтальоном. Не потому, что она поселилась в почтовом ящике, а потому, что она, как настоящий почтальон, стала приносить и опускать в ящик разные бумажки.

Когда же приходил настоящий почтальон и опускал в ящик письмо, перепуганная трясогузка вылетала из ящика и долго бегала по крыше, тревожно попискивая и качая длинным хвостиком. И мы уже знали: тревожится птичка - значит, есть нам письмо.

Скоро вывела наша почтальонша птенцов. Тревог и забот у нее на целый день: и кормить птенцов надо, и от врагов защищать. Стоило теперь почтальону только показаться на улице, как трясогузка уже летела ему навстречу, порхала у самой головы и тревожно пищала. Птичка хорошо узнавала его среди других людей.

Услышав отчаянный писк трясогузки, мы выбегали навстречу почтальону и брали у него газеты и письма: мы не хотели, чтобы он тревожил птичку.

Птенцы быстро росли. Самые ловкие стали уже выглядывать из щели ящика, крутя носами и жмурясь от солнца. И однажды вся веселая семейка улетела на широкие, залитые солнцем речные отмели.

А когда пришла осень, в сад опять прилетел бродяга дятел. Он прицепился к почтовому ящику и носом своим, как долотом, так раздолбил дыру, что в нее можно было просовывать руку.

Я просунул руку в ящик и вынул из ящика все трясогузкины «письма». Были там сухие травинки, обрывки газет, клочки ваты, волосы, фантики от конфет, стружки.

За зиму ящик совсем одряхлел, для писем он уже не годился. Но мы его не выбрасываем: ждем возвращения серенького Почтальона. Ждем, когда он опустит в наш ящик свое первое весеннее письмо.